Нашёл источник запаха - двое сидели, балдели. Все классические признаки укуренности - в наличии.

– Классная дурь, - просипел я.

– У-у, как тебя скрутило!

– Где взял?
– гнул я своё. Я их видел и до боя за полустанок. Не принимали они тогда. Тут где-то добыли.

– Там нет уже, - смеются аж покатом.

Весело вам? Хохотун напал? А мне вот - не очень весело.

– Ты - не ломайся, говори. Я - сам посмотрю. Есть там или - нет. У меня есть веские аргументы для поиска.

Они закатились ещё хлеще.

– Аргументы!..
– задыхался один.

– Венские...
– другой.

Я схватил одного из них за грудки, поднял над головой, встряхнул, понёс его лицо к своему, глянул прямо в глаза, мысленно "передал" ему всю ту свою боль, что я испытал. Истеричное состояние его сменилось паникой. "Ха-ха" сменилось "шугняком".

– Кто?!
– выдохнул я ему.

– Повар!
– завизжал он.

Я разжал пальцы, боец упал безвольным мешком, а я - повернулся и пошёл прямо на кухню, уютно пыхтящую душистым дымом. Надо ли говорить, в какой ярости я был?

Поворёнок что-то учуял. Слинять пытался. Расталкивая народ, толпившийся у кухни, я успел поймать его за воротник. Он завизжал, рванулся, с треском отрывая воротник. Но, я уже перекрыл ему путь к бегству.

Меня пытались остановить, хватали, я резко и жёстко высвобождался.

Поворёнок запрыгнул на подножку кухни, завизжал, демонстрируя мне эффектные па из танцев восточных единоборств. Ну-ну! Я - пёр ледоколом, бойцы разлетались. Поворёнок завизжал, ударил ногой, метя мне в ухо. Ну-ну, опять же! Блок левой рукой, кулаком бью во внутреннюю часть бедра, чтоб "отсохла". Он бьёт рукой - подныриваю - он, на подножке - выше, пробиваю его в печень. Снизу кулаком в лицо согнувшегося поварёнка - выпрямляется. Носа - нет, глаза уже потерянные. Ещё раз в открытую печень - опять сгибается, падая. Вскинул руку, дождался, пока пролетит нужное расстояние, опустил локоть с ускорением на пролетающий затылок.

Тело рухнуло с разгоном во взбитую ногами грязь. Презрительно пнул его, плюнул в макушку.

– Ты убил его, - выдохнул кто-то из столпившихся штрафников.

– Такое дерьмо, как этот - живучие. Ничего с ним не станется.

Развернулся, чтобы идти на место, где лежали мои пожитки - наткнулся на взгляды. Ротный, его бульдоги, политрук. Стоят, смотрят на меня. В оазисе стоят - штрафники расступились. В руке ротного - ППС. Ствол смотрит на мои сапоги, убитые дорогами войны.

– Руки!

Я поднял. Связали. Для улучшения работы желез внутренней секреции провели сеанс массажа внутренних органов. Ногами. В лицо не били. Навыки несуществующего ещё ОМОНа. Связали, повели.

Привели в блиндаж ротного. Пробитое перекрытие блиндажа снова накрыли, вычистили хлам, поставили буржуйку, что ещё не успела прокалиться, дымила. Да ещё и политрук оказался паровозом - курил одну за одной прямо тут, прикуривая от заплющенной гильзы, бычкуя в банку из-под американской тушёнки.

– Что это ты устроил?
– проскрипел ротный.

Я молчал. Как ему ответить? Может, так?

– Самосуд, - вздохнул я.

– Вот даже как? И за что ты "осудил" осужденного?
– удивился политрук, прищурившись от едкого дыма "козьей ноги", что норовила попасть в глаз.

– Изготовление и сбыт наркотических средств.

Ротный и политрук переглянулись.

– А то вы не знали?
– спросил я.

– И что? Штрафники на смерть ходят каждый день. Им надо. Чтоб с рельсов не соскакивали.

– А чё ты перед ним оправдываешься?
– удивился политрук, - пусть твои махновцы его обработают, а я - в трибунал оформлю.

– Так ты, Вася, ни хрена в людях и не разобрался, - покачал головой ротный. Политрук Вася - обиделся, губы надул, зло трамбовал половину скрутки в банку.

– Таких - что бей, что в жопу целуй - им - прохладно. Так, боец?

Я пожал плечами. Это ты - психолог, я так - проездом тут.

– Ты же в плену был.

– Был, - киваю.

– Сбежал?

– Сбежал, - снова киваю, как тот Герасим, что на всё согласен.

– Били?

– Били, - соглашаюсь.

– За что?

– За дерзость, - усмехаюсь.

– А именно...?

– Там же наши, русские им служат. Немцы - белоручки, не мараются. Вот я у них и спрашивал - что ОНИ будут делать, когда НАШИ вернуться?

Ротный улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Не улыбка, а оскал боли от ноющего зуба.

– Один раз?
– спросил он.

– У каждого, - ответил я.

– Ишак, - пожал плечами ротный, - Понял, политрук? Его каждый раз били, а он - всё одно - наглеет.

– А ты как увидел?
– спросил у ротного политрук.

– А когда мои орлы его мутузили, он дёрнулся. Как сдачи дать хотел. Не боится совсем. А ты не видел, как он к фрицам в окоп прыгал?