– Вот. Теперь, можешь перевязывать, - и протянул сосуд с чудодейственным средством мне, - глотни, Андрей, помогает.

Во фляге был явно не лимонад. Но, чтобы не ударить в грязь лицом, бережно принял посудину из рук сержанта и, скрепя сердце, сделал нормальный такой глоток. Рот и горло, словно обожгло огнем. Дыхание перехватило, я сунул фляжку хозяину и замахал руками как сумасшедший. На глазах выступили слезы.

– Что? Первый раз, что-ли?
– давясь от смеха, спросил Шмаков.

– Нет. Кхе-кхе, - еле выдавил я из себя.
– Второй.

– Отставить смех!
– улыбаясь через силу, приказал Михаил.
– Уж ты бы, Шмаков, не оплошал! Чего ржешь, как жеребец? Перевязывай, давай! Развеселился, понимаешь.

Отдышавшись, я спросил у Зиновьева:

– Товарищ сержант! Нужно с транспортом что-то решать. Во-первых, вы ранены, во-вторых, этот, - я показал на раненого шпиона, так и не пришедшего в себя, - не ходок. Ну, и труп еще. Мы же его на себе тащить не собираемся? Так ведь?

Шмаков, сняв с сержанта гимнастерку, промыл рану спиртом, отчего Михаил действительно, чуть не потерял сознание, наложил тампон и принялся со знанием дела, старательно бинтовать Зиновьева.

– Ну, что там, Игорь?
– озабоченно спросил замкомвзвода.

– Ничего страшного, товарищ сержант!
– успокаивал Шмаков.
– Жить будете долго, пока совсем не помрете! Так бы на три пальца вправо, вот тогда - да, может, и перевязывать не пришлось. Крови много вытекло, а ведь, всего лишь, кожу слегка на ребрах зацепило. Теперь, доставим вас в батальон, Серафима Ивановна все, как положено, заштопает, и будете как новенький! Шмаков, перевязывая Зиновьева, успокаивал его как малого ребенка, но убаюкать сержанта, было не так-то легко.

– Ты мне, Шмаков, зубы не заговаривай, со своей Серафимой, спирта все равно не дам, даже не надейся.

– Очень мне нужен ваш спирт!
– возмутился "санитар" Игорь.
– Надо будет, у нас и свой найдется!

– Какой еще "свой"? Думаешь, я не знаю, что вы со старшиной земляки? Так что, хватит мне тут, байки рассказывать! Спирт у них "свой", это же надо додуматься! Бинтуй потуже, не филонь. Если увижу, хотя бы еще раз, что ты около землянки старшины без дела околачиваешься, смотри у меня, доиграешься! Так всыплю - мало не покажется! Ты меня знаешь!

– Что я такого сказал?
– Шмакову, явно не хотелось портить отношения с начальством и он, поспешил направить течение неприятной для него беседы, совсем в другое русло. Дипломат, однако.

– И все же, как с транспортом дела обстоят?
– не отставал я.

– С транспортом?
– Михаил поморщился от боли, когда Шмаков очень уж туго затянул повязку.
– Да никак они не обстоят. Нет его у нас. Понимаешь?

– Как так? Батальон и без автомобилей. Не пойму я что-то. Должны же вас боеприпасами и продуктами как-то снабжать. Не на горбу же, вы их в расположение доставляете? Куда все подевалось?
– в недоумении уставился я на сержанта.

– Куда, говоришь, подевалось?
– он, как-то недобро посмотрел на меня, и в его глазах заблестели злые огоньки.
– А на том берегу все осталось! Раздолбали, немцы, колонну нашу полковую, на подходе к Дону. Так что, к переправе, чуть больше половины машин и повозок добрались. Часть успела перебраться на этот берег. Тут, снова налет. Юнкерсы с мессершмиттами, прямо по головам ходили. Что хотели, гады, то и делали!

Михаил перевел дыхание и продолжил свой рассказ. Я похоже, сам того не желая, больную тему затронул. Видно было, как тяжело ему вспоминать все это.

– Только одни улетят, тут же другие, им на смену идут. Три расчета зенитчиков из четырех, накрыли точно. Лишь один уцелел, да и то, там большинство раненые были. Правда, они успели два юнкерса сбить, но что это? Капля в море! Мост понтонный, разнесли вдребезги. Часть машин под воду ушла, часть сгорела. Представляешь, до чего обидно было, все это видеть? Сердце кровью обливалось, честное слово!

Он снова, перевел дыхание и продолжал:

– А тут, как назло, разведка немецкая на берег выскочила. Мотоциклисты и два бронеавтомобиля. И давай, из пулеметов поливать, сверху вниз. Паника возникла, много бойцов в воду попрыгали, и вплавь, через Дон. Думали, доплывут. Куда там! Кто утонул, кого пулеметами побили. Хорошо комбат и комиссар наш, сумели организовать отпор, отбросили мы их, даже один броневик подбили и три мотоцикла. Остальным удалось уйти. Так мы эту переправу, три дня держали, пока нас танками не проутюжили. Только тогда, по приказу комдива, ночью переправились на эту сторону. От батальона, едва ли треть состава осталась, можно сказать - рожки да ножки. Транспорт весь, в распоряжение штаба полка поступил. Там, автобат из уцелевшей техники сколотили и именно они распоряжаются, кому, чего и когда доставлять. Такие вот дела.

Зиновьев махнул рукой, тяжело вздохнул и замолчал. Но, зато заговорил, окончивший перевязку Шмаков:

– Так, "ухватовскую" тачанку, можно пригнать. Только, начпрод сам ее, ни за что не даст, через комбата нужно действовать. Желательно, письменный приказ или распоряжение, какое на руках иметь, иначе - ни в жисть ничего не выйдет.

– Понятно, - с досадой протянул я.
– И что же делать?

Мой риторический вопрос повис в воздухе и требовал ответа. И как можно быстрей.

– Что делать?
– переспросил Зиновьев и посмотрел на Шмакова. Тот, закончив с одной перевязкой, немедленно приступил к другой, то есть стал бинтовать мою руку. И хотя, он находился спиной к своему командиру, что-то, в его словах или интонации, насторожило Шмакова. Он, даже не обернувшись, сразу расставил все точки над "и". Причем, довольно ловко: