Мамаше дочка говорила:

«Зачем с папашею ты спишь?

Зачем с папашею ты спишь,

А я, девчоночка, одна?»

— Тише! — зашипела носатая. —Это уже черт знает что. На нас

смотрят.

— Ты, шнобель! Не порти песню! — сказала Наташка.

— Как? — спросила носатая. — Как ты меня назвала?

— Понравилось? — обрадовался Семен. — Ты ей про Баха, а народная-

то лучше. Налей ей еще. У нее душа простая, ее коньячок не испортит.

— Мадемуазель пошутила, — сказал Эдик носатой, — она не хотела

тебя обидеть. Шнобель это..

— А ты не лезь! — оборвала Наташка. — У меня у самой язык есть.

Давай выпьем, шнобель.

— Это черт знает что! — вспыхнула носатая.

— А что вы думаете об Антониони? — спросил Эдик.

— Перестань паясничать! — носатая встала. — Нам пора, позови

официантку.

— Ты фокусы носом показывать не умеешь? — спросила Наташка. —

Тебя в любой цирк возьмут.

Носатая двинула стул, споткнулась и побежала из зала.

— Девушка! — позвал Эдик официантку и положил на стол деньги. —

А вы попали под дурное влияние. Жаль, я думал, что мы приятно

побеседуем.

— Ты беги, — сказала Наташка, — беги за своим шнобелем. Паяльную

мастерскую откроете.

Эдик ушел. Подошла официантка, заглянула в блокнотик, взяла деньги и

собрала посуду. На столе остались только две рюмки и почти пустая

бутылка.

— Чего ты раздухарилась? — спросил Семен. — Выпила и молчи. А то

вывести можем.

— Ты, что ли? Попробуй.

i

— Не роняй марку. Ты же с Ярославского.

— А ты откуда? От маминой юбки? Пижон несчастный, стиляга!

— Ладно, давай дернем по последней и разбежимся. Совсем шуток не

понимаешь.

— Нужны мне ваши шутки! У меня работа.

— Ври больше.

— А зачем мне врать? Ты же сам говорил, что видел меня на

Ярославском.

— Мало ли что я говорил.

— У меня работа такая. И нечего над ней смеяться. Думаешь, это легко?

— Ну, тогда действуй. Коньяк можешь допить.

Он встал, пошел, но вернулся и неловко сунул Наташке трешник.

— Пока, на Ярославском встретимся!

...Вечером Наташка шла по глухой, темной улице. Идти было нелегко.

Наташку пошатывало, как будто кто-то ее толкал или тротуар качался. Как

это получается, Наташка понять не могла, но все равно было смешно и даже

весело.

— Мамаша дочке говорила, — пела Наташка,— зачем с папашею ты

спишь?

Мимо проносились машины. Наташка махала им, кричала, но машины не

останавливались. Тогда Наташка встала посреди мостовой и, дождавшись,

когда вдали сверкнули фары, пошла навстречу. Машина остановилась.

— Занято. Не видишь? — спросил шофер.

— А мне тоже нужно, — сказала Наташка и полезла в машину. —

Здрасте!

— Куда вам нужно! — спросил сидевший сзади мужчина.

— А мне все равно. Ты не очень старый?

— Напилась — молчи! — сказал шофер, аккумулятор у него барахлил,

и мотор никак не заводился. — А то высажу.

— А я тебя знаю. Ты меня на Сходню возил, только у тебя ничего не

вышло. Поэтому ты и злишься. Но больше я на Сходню не поеду.

— Ах ты дрянь! — рассердился шофер. — А ну вылезай.

Наташка не двинулась с места, пассажир молчал.

— Куда она пойдет? — сказал он наконец. — Девчонка еще совсем.

Поехали.

— Только я портвейн пить не буду, понял? — сказала Наташка, когда

машина тронулась. — Может, у тебя мадера есть?

На Наташку понеслись огоньки — белые, красные, зеленые. Казалось,

что машина стоит на месте, а огоньки кружатся вокруг нее — маленькие, с

длинными, острыми лучиками, или это была елка — большая и невидная в

темноте, а машина все ехала вокруг нее и никак не могла объехать.

— А ты ничего! — сказала Наташка пассажиру. — Хочешь, я к тебе

пересяду? Шеф, останови!

— Как же! Сиди, где сидишь, — шофер все еще злился. — Я вообще

считаю, что таких стричь нужно наголо, чтобы все видели. Правильно?

— А что хорошего? — спросила Наташка. —Ни себе, ни людям. Но