вдруг взыграло уважение к закону,— казенное.

Но я с ним никак не мог согласиться.

—

А фигура — разве это личное достояние? А удовольствие, которое

она

доставляет

всем?

Красота

есть

явление

общественное,

общечеловеческое, можно сказать. И если тебе ее предлагают...

— Вам никто ничего не предлагает, — перебил меня лейтенант, — и

потрудитесь встать в присутствии офицера.

— Я пойду, — испугалась тетка, — вы уж тут потише. Людям вставать

в пять утра.

Вставать мне сразу расхотелось, и я спросил девицу, которая уселась на

лавке:

— А мне вы ничего не предложите?

— Встать! — завопил Сережа. — Встать, когда, с офицером говоришь.

— Пардон, — вмешался Грач, — он говорит с дамой. А вы, собственно,

кто такой?

— Я тебе сейчас объясню, — пообещал Сережа. — Сейчас вызову наряд

и прямо на губу проследуешь.

Это предложение его и погубило. Теперь, после того как он нам

пригрозил, никакой жалости у нас к нему не осталось. И мы с Грачом оба

посмотрели на телефон. Нам-то дежурный ничего не сделает, а пьяного

Сережу уведут под белы руки тотчас.

— Плюнь на них, — сказала девица. — И что тебе за удовольствие с

ними разговаривать?

Она встала и поплыла на улицу, Сережа закрыл за ней дверь и вернулся

на середину комнаты.

— Я не какой-нибудь бурбон! — сказал он с выражением, — я уважаю

солдата, даже если вижу его ошибки. Но и он должен уважать меня и

признавать свои ошибки. Иначе получится, что командир прощает солдату

все. А как это называется?

— Ты скажешь, как ее зовут? — спросил меня Грач. — Или передумал

уже?

— Я скажу, останемся одни, и скажу.

Сережа вышел и хлопнул дверью. А пока я придумывал, как зовут мою

девочку в Кинешме, Грач уснул. И наверное, он видел во сне не ее, потому

что сказать, что у нее все зубы железные, я тоже не успел.

4

Разбудил меня Грач. Он стоял надо мной в шинели, подпоясанный, с

кинжалом наружу и пихал меня сапогом в бок. Мандарина в комнате не

было. Грачу я вежливо объяснил, что не люблю, когда со мной так

бесцеремонно обращаются.

— Мне, конечно, все равно, — сказал Грач, —можешь сопеть в две

дырочки. Но я бы на твоем месте принял мое предложение.

Со сна я довольно долго расставлял все эти сказанные шепотом

местоимения по своим местам. А Грач стоял загадочный, нацелив ухо на

открытую дверь. Радиола уже не играла.

— Шинель надень, — сказал он, когда я управился с сапогами, —

холодно.

— Только учти, — забеспокоился я, — тебе еще час остался. Я за тебя

стоять не буду.

— Просить будешь! — пообещал. он и выключил свет. — Двигай за

мной.

Темень на улице была жуткая. Грач сразу пропал, и я затоптался перед

дверью. Потом он зашипел на меня, и я еле-еле разглядел, что он,

пригнувшись, крадется к столовой. Я пошел за ним, но он опять зашипел, и

я тоже встал на карачки. Когда мы отползли от нашего барака метров на

десять, я увидел, что не так уж темно, что можно кое-что различить, а

магазин виден даже отлично, потому что в:комнате напротив, где гуляли

лейтенанты, все еще горел свет.

Мы уже поравнялись с магазином, когда я услышал, что на крыльце кто-

то есть. До магазина было метров тридцать. Грач совсем распластался, и

казалось, что он уснул. Я дернул его за сапог, но он даже не шевельнулся. А

на крыльце кто-то — теперь я это уже слышал отчетливо — шептался. Я

привстал, чтобы разглядеть, кто это, но Грач пихнул меня, и я свалился. Я

сразу отвесил ему по шее, благо свалился прямо на пего, но он не стал

уточнять отношения, а медленно, не поднимая головы, пополз к крыльцу. Я

пополз за ним. Я ему верил, потому что хотя мозгов у него немного, но

чувство юмора всегда было в порядке. Очень скоро можно уже было,

различать слова. Говорила девка:

— Ее одевают, а она все в окошко выглядывает — где ее