— Я знаю, про что говорю, — продолжал Мишка. — Вот и

оборвали. Сколько их у тебя? Не знаю. И ты не знаешь. И никто. Ты

думаешь, что их много, а потом раз-два, и ничего не осталось, прошла

жизнь. А я хочу выпить за женщину с большой буквы, за жен-щи-ну!

Ну что ж, мне такая не встретилась. А может, я ее сам не заметил. А

теперь уже поздно. Встань, Николай. За женщину, которая бережет свои

лепестки!

— Ты бы налил женщинам, — сказала мать, — а то лакаете, козлы,

одни. Только слова говорить умеете.

— Виноват, Мань. Чокнемся! И ты, Наташка, давай. За вас!

Большого вам женского счастья.

Выпили. Мишка о чем-то задумался. Николай таращил глаза на

Наташку.

— А знаешь, — сказала Наташка матери, — на даче цветов —

завались. Я сегодня нарвала букет и забыла.

— Ладно, хорошо, что хоть сама приехала.

— А? — спросил Мишка.

— Букет она забыла, — сказал Николай.

— Ты чего? — спросила мать. — Грустный какой-то, Женщину с

лепестками тебе подавай. А мы не годимся?

— Старый я уже, — сказал Мишка.

2 3 4

— Лепестков мало сорвал? — спросила Наташка.

— Может, и много, да не те.

— Вы что? — спросила мать. — Психи, что ли? Все про какие-то

цветочки-лепесточки.

— Помолчи, Мань, — попросил Мишка, — не понимаешь.

— А вам бы знать не мешало, — строго сказал Николай.— Ваша

ведь дочь!

— Ну и что? Что моя?

— А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Me жалко

вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

— А ты меня не учи. Молодой еще.

— Все, — сказала Наташка, — теперь я скажу.

— Подожди, — Мишка потянулся к ней со стаканом, — я тебе

отолью. Чокнемся!

— Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

— Наташ, гости ведь! Разве так делают?

— А я говорю — пошли отсюда! — Наташка подскочила к кровати,

сгребла костюм и выкинула его в коридор.

— Она права, Коля, — сказал Мишка, — только поздно она

спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край

раскладушки.

— Знаешь, — сказала она, — утром участковый приходил.

— Чего ему?

— Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

— А ты?

— Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне

говорит — или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти

работать? Ты попроси своего генерала — пусть пенсию дадут или

справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

— Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?

Они помолчали, потом мать сказала:

— Зря ты с Мишкой так. Кто нас, твой генерал, что ли, кормить

будет?

— Ладно, — сказала Наташка, — погуляла, спи давай.

Т р е т и й д е н ь

С утра шел дождь. Капли стучали по подоконнику, как будто кто-то

сыпал крупу в пустую кастрюлю. Мать гладила на столе Наташкино платье

и пела вполголоса: «А ты улетающий вдаль самолет...».

— Чего распелась? — спросила Наташка.

— А, Таточка проснулась! Ну разве можно с хорошими пещами так

обращаться?

— Ладно, положи.Не ладно, а спасибо должна сказать. Гляди, как

измяла!

И опять запела: «Под крылом самолета о чем-то поет…»

Во-во — сказала Наташка. — Мы завтракать будем или песни

Пахмутовой петь?

— В постель тебе прикажешь подавать? У нас господ с семнадцатого

года нет!

— И что тебя участковый вчера не забрал? Как ты мне надоела!

— А ты мне, думаешь, нет? Чего же ты вернулась? Шлендала-шлендала

и явилась свои порядки наводить. Очень тебя ждали.

— Ладно, — сказала Наташка, спуская ноги с расклдушки, — я

пошутила. Есть дашь что-нибудь?

— Там эти консервы остались. Будешь?

— А ты?

— Я не хочу.

— Знаю я твое «не хочу»!

— Правда не хочу. Голова раскалывается, чайку попью. Сахару только

нет. Не трогай платье, пусть просохнет.

— Сухое уже. Давай бутылку.