— Давит сильно, — включился синтезатор Молчуньи.

— Придется терпеть, — ответил Долговязый. — Антикомпрессионный массаж у древних охотников не был предусмотрен. Это вам не в ГАДЖах нырять.

— Я и в ГАДЖе так глубоко не ныряла.

— Все в жизни случается первый раз, — философски заметил отставник. — Ничего, скоро организм перестроится, будет легче.

Не знаю уж, как там должен был перестроиться организм, но мне легче точно не становилось. Я вспомнил, как меня глючило при первом учебном погружении в Средиземке. Сейчас зрительных галлюцинаций не возникало, но телу нелегко было выдерживать натиск воды. Несмотря на то, что человек более чем на девяносто процентов состоит из несжимаемой жидкости, в теле все равно остаются пустоты, и теперь их наличие воспринималось очень болезненно. Во-первых, меня банально начало пучить — давлением выпирало газы из стиснутого кишечника. Причем из-за силиконовой замазки выходить им было некуда, и они болезненно перемещались в животе. Во-вторых, ныли кости. И чем дальше, тем сильнее. При погружении в скафандре они тоже ныли, но ГАДЖ умел в таких случаях впрыскивать эндорфин в кровь, что в огромной мере облегчало погружение. А сейчас все происходило на живую.

Сердце сбавляло ритм — ему трудно было проталкивать кровь в сжатые поверхностные ткани, в ушах начало тонко и противно свистеть, так что я не с первого раза расслышал команду Долговязого.

— Ты уснул, что ли, Копуха? — снова обратился он ко мне.

— Нет. Сердце работает плохо. А на английскую речь я и в нормальном состоянии реагирую с опозданием.

— Это ты брось. Ладно, зажигай фальшфейер. Темновато уже.

Глянув на светящееся табло компьютера в отвороте перчатки, я невольно сглотнул — глубина оказалась почти триста метров, а это совсем не шутки. Вместо привычного дневного света сюда проникал лишь красноватый отсвет — другие лучи спектра не могли пробиться сквозь трехсотметровую толщу воды. Зрелище было пугающее и одновременно величественное — мир неподвижности и тишины, погруженный в вековой красноватый сумрак. Долговязый и Молчунья, облаченные в голубую силиконовую пленку, выглядели темно-коричневыми силуэтами с горбами притороченных наспинных каркасов.

Я опустил взгляд, и у меня мурашки пробежали по коже — внизу разверзлась черная бездна. На дне океана, уверяю, не так жутко, как в подвешенном на полукилометровой высоте состоянии. В черной, как базальт, глубине время от времени вспыхивали голубые искры светящихся рачков. Они были похожи на звезды, рождающиеся и умирающие в бездонном мраке Вселенной, и у меня голова закружилась от мгновенной потери ориентации. Сняв с каркаса фальшфейер, я повернул пусковое кольцо и сощурился от вспыхнувшего пламени. Почему-то на ярком свету тяжесть давления стала еще более ощутимой, но хоть ушло ощущение непрерывного падения в никуда. Уже лучше.

Пламя фальшфейера оставляло шлейф из пузырьков газа, похожий на мохнатый хвост яркой кометы. Светлее от огня стало только в радиусе нескольких метров, а дальше, наоборот, все погрузилось в полную тьму. Но от этого коллапса пространства было легче — не так ощущалась чудовищная необъятность океанской стихии. Иногда на свет выныривала из темноты какая-нибудь подслеповатая рыба, ошалевшая от невиданного чуда, но здешние хищники, несмотря на жуткий вид, были мелкими и опасности не представляли.

— Что это за город там впереди? — внезапно спросила Молчунья, здорово меня напугав.

Конечно, никакого города поблизости и в помине не было. Со мной при первом погружении на километр тоже случались зрительные галлюцинации, но носили они ярко выраженный эротический характер. А Молчунье, надо же, город пригрезился.

— Подвигайся чуть активнее, — отозвался Долговязый. — Это сказывается недостаток кислорода в поверхностных тканях. Разгони кровь, заставь сердце работать.

— Что-то не вижу я ничего, — снова включился синтезатор Молчуньи. — И кажется, задыхаюсь.

— Двигайся говорю! Это возросло парциальное давление кислорода. Молоти ногами по воде.

Молчунья выполнила движение, но очень уж вяло.

— Это опасно? — спросил я.

— Барракуда тебя забери, Копуха! — ответил отставник. — При таком погружении все опасно. Растолкай ее, заставь шевелиться!

Я подплыл к Молчунье, взял за руку и потеребил. Она повернула ко мне лицо, обтянутое пленкой, но не уверен, что увидела меня. Двигалась она из рук вон плохо. Тут же рядом оказался Долговязый и бесцеремонно положил Молчунье руку на грудь. Она вяло отмахнулась, но он снова повторил, и ей снова пришлось отмахнуться, уже активнее.

— Если не будешь двигаться, ухвачу за более интимное место, — пообещал отставник.

На удивление, это подействовало. Видимо, рефлексы защиты от сексуального посягательства в человеке куда сильнее, чем я предполагал. Иногда, надо же, могут выручить в опасносй ситуации.

— Отстань, — произнес синтезатор Молчуньи.

— А ты работай ногами.

Глухонемая сначала вяло, но затем все бодрее и бодрее заработала ногами и начала загребать руками.

— Ну как ты? — спросил я.

— Полегче. Но методы у вас с Долговязым те еще.

Через минуту к ней полностью вернулось зрение и нормальная моторика, после чего мы продолжили погружение. На отметке в шестьсот метров отставник вышел на связь с Майком и запросил данные сонара. Оказалось, «Валерка» почти точно под нами, всего в двухстах метрах к западу. Долговязый показал нам рукой направление и первым двинулся вниз по крутой траектории.

Меня начало тошнить от давления, время от времени то руку, то ногу сводило судорогой, но таких тяжелых симптомов, как у Молчуньи, не было. Все же я не такой новичок, как она в погружениях. И на четыре километра в жидкостном скафандре опускался. Мало кто бывал глубже без бронированных батипланов.