Об отце Хаупту по-прежнему не удавалось ничего разузнать. Очевидно, Эразмус Хаупт давно уже решил расстаться с женой, полагала фрау Байсер. И вовсе не потому, что у Шарлотты тогда началось что-то с Пельцем. У нее и началось-то с Пельцем потому, что он хотел ее оставить. Вся его жизнь оказалась ошибочной, часто повторял он. И теперь грядет катастрофа. В таких случаях она, правда, возражала, что катастрофа — это фашизм и война, а наступающий крах — это скорее конец катастрофы, по она уже тогда понимала, что он имеет в виду. Позже состояние отца немного улучшилось. Когда они вернулись из укрытия, комната его выглядела так, словно он ее только что оставил: постель не заправлена, на столе чашка, тарелка, хлебные крошки, раскрытая книга. Пока фрау Байсер рассказывала все это, взгляд Хаупта случайно упал на корзину в углу комнаты, и он вдруг живо вспомнил эти домашние туфли, и пижаму, и свитер. Вещи отца — все, что осталось, словно сам Эразмус давно уже умер.

Шорш Эдер рассказывал, что до начала марта Эразмус нередко заглядывал на «Почтовый двор». Он все хотел выяснить, что произошло с теми тремя русскими, которые летом сорок четвертого погибли на фабрике у Цандера. И кто был причастен к поджогу синагоги, к убийству Генриха Грюна, которого утром нашли мертвым возле его лавочки. Кто на кого написал донос, кто кого отправил в концлагерь. Он говорил, что придет Судный час и ничто не должно быть забыто, тогда разверзнутся могилы и восстанут все убитые. Нередко приходилось уводить его, ведь за такие речи он мог и головой поплатиться.

Георг не простил Хаупту время, проведенное с Ханной, их вечера на «Почтовом дворе». Поначалу Хаупт пытался брать его с собой, но Георг упорно отказывался. Лишь спустя какое-то время до Хаупта дошло, что приглашал он его, как правило, в последний момент, когда сам уже был в пальто, тогда он словно между делом спрашивал, не хочет ли Георг пойти с ним. Вечерами, когда они вместе сидели в комнате Хаупта (каморка Георга не отапливалась), тот наблюдал за братом уголками глаз. Георг держал в руках книгу, по Хаупт видел, что он не читает. Вот уже несколько минут он не переворачивал страниц.

Леа настойчиво подталкивала его к решению. Им очень нужны учителя. Да и с Георгом, по ее мнению, тоже так дальше продолжаться не может. Парию необходимо закончить школу. Ожесточенное молчание Георга все больше взвинчивало Хаупта. Злость закипала в нем вечерами, когда он возвращался домой, а Георг в который уже раз отсутствовал. Он не имел ни малейшего представления, где тот болтается. Наконец в какое-то воскресенье он не выдержал. Дети указали ему, в какую сторону направился Георг. Тогда Хаупт все понял.

Георг сидел в кустарнике, оставшемся от рощи, там, где они поджидали американцев.

— Чего тебе надо? — заорал Георг, увидев его. — Оставь меня наконец в покое.

— Но ты же только и делаешь, что копаешься в собственном дерьме! — рявкнул Хаупт в ответ. — Ты провонял уже насквозь.

И он начал продираться к Георгу сквозь разросшийся кустарник.

— А ты, на кого ты похож в своих солдатских лохмотьях? — крикнул Георг. — Чучело настоящее.

И незаметно двинулся в глубь зарослей.

— Зачем ты вызволил меня из тюрьмы? Для чего?

— Идем домой! — резко оборвал Хаупт.

— Домой? Это что — шутка? Просто великолепная шутка!

Они стояли друг против друга с перекошенными от гнева лицами, оборванные, одичавшие.

Хаупт продирался к Георгу все ближе, раздвигая густой кустарник, перелезая через скошенные снарядами ветки и расщепленные стволы деревьев, пока не оказался от него на расстоянии вытянутой руки. Он схватил брата за плечо и с силой толкнул вперед. И тут наконец Георг заплакал. По дороге домой Хаупт обнял его за плечи, и непонятно было, хотел ли он опереться на Георга или утешить его.

Через несколько дней объявился Мундт.

Дети внезапно кинулись врассыпную. На месте остались только Флориан и Освальд. Виновник переполоха явно находился где-то за его спиной. Хаупт обернулся.

К ним приближался полноватый мужчина под шестьдесят, спортивного типа — загоревшая лысина, сорочка с короткими рукавами расстегнута, и видны седые волосы на груди, а выступающие худые ягодицы обтянуты брюками цвета хаки до колен, голые ноги, кривые и жилистые, выдающие опытного туриста, на ногах — сандалии.

Мундт улыбался. Должно быть, эффект, вызванный его появлением, ему польстил. Он благодушно потрепал Флориана по руке, потом по плечу, погладил Освальда по торчащим в разные стороны волосам.

— Ну и времена, Хаупт. Кто только сейчас не раскрывает рта, кто только не выражает своего мнения! Поразительно.

Мундт между тем уже не просто ласково поглаживал, по сладострастно пощипывал мальчишек. Освальд стоял словно окаменев. Флориан и Хаупт обменялись взглядом. Хаупт решительно высвободил мальчишек из загорелых, цепких рук Мундт а.