Шрифт:
«Бывают же такие дуроломы», – устало думал я.
Сгрёб все картинки в одну стопку, подбил краями, вернул ему назад.
Сказал: «Красиво».
Спать пошёл в тот отсек, где жили товарищи, – огороженный фанерой кусок коридора, ледяные стены, сырые потолки, с потолков на длинных проводах свисают лампы, пол бетонный, кроватки будто из детсада – рассчитанные на людей с короткими ногами.
Где-то, то ли вдалеке, то ли уже нет, грохотало и долбило.
До одной позиции, сказали мне, было не более двух километров, до другой – пять.
Легли все, естественно, в одежде, – и некоторое время на слух определяли, из чего идёт стрельба. Потом услышали топот в коридоре и команду: по машинам.
Мы скоро и скупо попрощались.
Я прикидывал, сколько ехать пацанам: по ночным, разбитым дорогам, без фар.
Пока размышлял – бомбёжка стихла.
Немного успокоился за своих – они точно и добраться ещё не успели, – даже задремал.
Спал, думаю, минут пятнадцать – разбудил крик: показалось, что кто-то бьёт собаку.
Попытался найти свет, но где тут; наощупь двинулся в дверям.
В коридоре хоть как-то помогало освещение какой-то далёкой, за углом, лампочки.
Минуту было тихо, а потом снова раздались крики, на два голоса: один злобный, будто хозяйский, другой жалкий, остервенелый – этот голос я и принял за собачий.
Отчего-то сразу догадался, в чём дело.
Сутулясь от ночного холода, перешёл двор – с контрольно-пропускного пункта на воротах меня не увидели.
Открыл железную дверь дальнего ангара.
Крики были всё ближе, совсем рядом.
Пересёк ангар и грохнул ногой в железную дверь.
– Кто? – едва ли не сразу спросил Ногай.
– Красный Крест, – ответил я.
Верно, он с кем-то меня перепутал, поэтому тут же открыл.
Ногай был в одной тельняшке, распаренный, красный.
Камуфляжные штаны на подтяжках, сапоги, в руке нагайка.
Удивлённо воззрился на меня.
Здесь было светло и даже натоплено.
Заглянул ему через плечо: тут, видимо, держали пленных – только я не сразу догадался где.
Потом понял: в яме посреди этого помещения.
Яма была накрытой железной решёткой, но её можно было открыть или сдвинуть.
Здесь Ногай отводил душу.
– Вызывают? – спросил он меня, пытаясь догадаться, откуда и зачем я появился.
– Да, – обманул я и пошёл обратно, весь содрогаясь от брезгливости.
На следующее утро Ногая и всю хозяйственную обслугу тоже сорвали воевать.
Остался один дневальный – молодой, ещё не воевавший, пацан, шепелявый, говорливый.
Покурили вместе, он рассказал, что Ногай уже несколько раз порывался выпороть пленных – они нарочно орут, знают, что так можно докричаться до кого-нибудь, и его тогда уведут.
Командир настрого запретил любое зверство и паскудство: когда Ногая первый раз застали – ему попало командирским кулаком в зубы.
Ушлый Ногай стал дожидаться, когда всех срывают по тревоге, и чудить в одиночестве.
Дневальный посмеивался, я нет.
Прогрел машину и снова отбыл.
Ногай оказался на редкость храбрым мужиком – все так говорили потом.
Когда пошли танки, отвечавший за боеприпасы Ногай спрятался за домом – обычная мазанка, пустой скотный двор, колодец во дворе, качели на дереве у крыльца.
Ровно в этот дом попал первый снаряд и сразу убил Ногая. Качели оказались на крыше соседского дома.
Он женился за месяц до смерти, а за неделю – венчался.
Жена, оказывается, служила здесь же, в этом подразделении, тоже, наверное, по хозяйственной части – я мельком видел её уже в следующий заезд, всё ещё заплаканную, в чёрном платке.
Горе её было очевидно и пронзительно.
Где он её ждёт теперь – в раю? в червивом, полном змей и сколопендр, болоте? С нагайкой или без?
У Сёмы тоже была жена, но я её никогда не встречал, даже фотокарточку не видел.
Сёма вырос в детдоме, будучи полным сиротой.
Он, по правде говоря, совершенно случайно оказался у меня в гостях среди других весёлых ребят – музыкантов, актёров, военкоров, спортсменов, революционеров, литераторов, бывших военных и действующих ополченцев, нескольких, для колорита, молодых профессоров.
Вокруг был лес, от горизонта до горизонта, по лесу бродили звери, выходило так, что мы, стая людей мужеского пола, оказались меж зверья и бурелома.