Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931
вернуться

Волошин Максимилиан Александрович
Шрифт:

16 ноября 1898

<Москва>

«Мой дух широк: он обнимает…»

Мой дух широк: он обнимает Весь мир, как неба синий свод. Он всё собою отражает, На всё свой отклик подает. Глубоко сердце мое: полно Оно сокровищ дорогих. Но только буря, вспенив волны, Наверх выбрасывает их. Мысль – это молния. Сверкает Она внезапно. Горд, могуч Ее полет. Громады туч Она зигзагом рассекает И озаряет вечный мрак, Объявший всё. Я сам – червяк.

<Апрель 1899>

«Вот парк Монсо. Здесь Мопассана…»

Вот парк Монсо. Здесь Мопассана Поставлен бюст. В тени ветвей Над книгой жгучего романа Склонилась девушка. У ней Печальный вид, распущен локон… На грудь упал увядший лист… Здесь жил Флобер… Из этих окон Глядел великий романист На плеск толпы, на зелень сада, На этот потемневший пруд, Где ивы старые растут, И возвышается аркада, Плющом обвитая…

Октябрь 1899

Париж

Версальский сыр

В осенний, холодный, но солнечный день Бродил я по парку в Версале. На мраморных старых ступенях дворцов Увядшие листья лежали. И шорох шагов в полумраке аллей Тревожил покой сновидений Старинного парка и тени былых, Исчезших давно поколений. Всё то же… По-прежнему мрамор статуй Рисуется в воздухе чистом… Да! Трудно, бродя по версальским садам, Немного не стать роялистом. Какое величье! Подобный размах, Создавший такие чертоги, Возникнуть мог только, когда на земле Царили не люди, а боги. Когда всемогущий «Roi le Soleil» Сиял в одиноком сияньи… Тогда на царей не бюджет, не народ – Лишь дамы имели влиянье. Прекрасное время! Madame Ментенон Сидела в Большом Трианоне, Людовик же в самом Версале сидел, Сияя величьем на троне. Порою, наскучив сияньем своим И ролью всесильного бога, По этим аллеям в Большой Трианон Он шел, чтоб развлечься немного. Я видел там старый бильярд… Неужель Случалось, что здесь, в Трианоне Играл сам великий Roi le Soleil В порфире своей и в короне? О, если б придворным поэтом я стал, Я б спеть попросил свою музу, Как он высочайшей рукой отправлял Торжественно «желтого в лузу». Но я, coq le Dieu! – не придворный поэт! Мне нравится это сиянье Тогда лишь, когда его больше уж нет – И этому есть основанья: Версальские парки смотреть ведь никто Из смертных тогда не пускался, Когда здесь единственный солнце-король Один, как сыр в масле, катался. О, да! То был истинный лимбургский сыр – И тонкий, и острый: прекрасный Образчик сыров, отравляющих мир Гниеньем и вонью ужасной. Но эти французы толк знают в сырах – Сыр гнил у них долгие годы И подан был, наконец, как десерт На пире народной свободы. И съел с аппетитом французский народ Свой сыр, и теперь в нетерпеньи Сырам своим новым прогнить не дает, А ест, лишь начнется гниенье. В России наш сыр прогнивает давно По разным дворцам и хоромам. Как жаль, что наш вечно голодный мужик Совсем не рожден гастрономом. Но, впрочем, потребности можно развить В нем медленным, мирным процессом, Когда его выжмет сперва капитал Фабрично-промышленным прессом.

21 декабря 1899 (2 янв. 1900)

Берлин

«Теперь сижу в Берлине я…»

Теперь сижу в Берлине я, И очень скучно в нем. Густые хлопья инея Повисли под окном… А выйду ль я на улицу – Мне встретится студент Со шрамом по всему лицу, Стоит как монумент С осанкой сверхъестественной Торжественный жандарм… Гирляндою божественной Идут ряды казарм. Здесь всё живое прячется, Куда ни поглядишь… «И верится, и плачется», И хочется в Париж.

9 января 1900

Берлин

«Люблю осенний сон аллей…»

Люблю осенний сон аллей, Старинных парков увяданье, В туман окутанные зданья И дымы синие полей. И боль разлуки мне милей Печальных радостей свиданья.

<Февраль-март 1900

Москва>

На Дунае

Свежий ветер. Утро. Рано. Дышит мощная река… В дымке синего тумана Даль прозрачна и легка. В бесконечных изворотах Путь Дунай прорезал свой И кипит в водоворотах Мутно-желтою волной. Уплывают вдаль селенья. Церкви старые видны, Будто смутные виденья Непробудной старины. И душа из тесных рамок Рвется дальше на простор… Вот встает старинный замок На скалистом кряже гор. Эти стены, полный ласки, Обвивает виноград… Как глаза античной маски Окна черные глядят. И рисуется сурово Стен зловещих силуэт, Точно мертвого былого Страшный каменный скелет…

31 мая 1900

Линц

«И бысть в Берлине велий глас…»

…И бысть в Берлине велий глас, Подобный грому божьей бури: «Дрожи, дракон! Иду на вас, Чтоб приготовить путь культуре». Сказал – и вдаль плывут суда С священным воинством Европы, Чтобы для правого суда Воздвигнуть грозные окопы. И вот восток объят зарей, Всё небо зарево покрыло, И над пылающей страной Восходит с запада светило. Свидетель грозных непогод, Где речь достойную найти мне, Чтобы воспеть его восход В ликующем, победном гимне! Свершилась воля… Пал Пекин… Над ним висит зловещий фатум. И представитель власти – Цин Принял союзный ультиматум. Пускай же, выбившись из сил, Ведут мятеж упорный буры, Но над Китаем уж почил Благословенный луч культуры, Уж их архивы сожжены, Сожгите ж в пламени пожара Дотла их книги: мы верны Священным принципам Омара!

<Декабрь 1900

Ташкент>

Венер

Уж давно закат усталый, Грустный, алый Догорал. И вставал в дали прозрачной Грозный, мрачный Черный вал. На песок холодный, влажный, Гордый, важный Он взбегал И, взметнувшись вверх высоко, Вдруг глубоко Он вздыхал. И сражен в борьбе великой С песнью дикой Умирал… На просторе ширь морская, Вся сверкая Багрецом, Волновалась и шумела, И горела, Как огнем…