— Люди бают, был на Деревянихе скит. Иноки жили да молилися. И однажды к ним явился Николай Чудотворец с отроком. Оба они стояли на этом валуне. И открыли инокам Божьи истины. А с тех пор на камне-то следы и видны. Коли набирается в них вода, можно ею умыться, и все хвори как рукой снимет.

— А часовенку, я слышал, папенька расписывал? — обратился к сестре Сашатка.

— Ой, не ведаю — папенька ли, нет ли, токмо знаю, что писали там ученики Алексея Гавриловича Венецианова.

— Посмотреть бы — страсть как хочется.

Наконец, прибыли на место. Собственно, Деревяниха оказалась не деревушкой, а лесным урочищем близ другой деревни — Рябихи, три двора всего. Вышел на их зов старикан в холщовой рубахе, поклонился и сказал, что гостям у них всегда рады, и пошел за ключами от часовни. Та была неподалеку — ладная, воздушная, выкрашенная голубой краской. В полумраке внутри разглядели несколько икон, в том числе «Рай и ад»: вроде бы в преддверии Страшного суда ангел и черт собираются взвешивать на весах человеческие деяния — праведные и грешные; а за чертом уже бурлит на огне предназначенный грешникам котел…

Все стояли и крестились благоговейно.

Перешли к ручейку, где стоял навес, под навесом — собственно, валун. Старый, весь во мху. А правее на нем и вправду виднелись следы: что поменьше — детские, покрупнее — взрослые. Но воды в них не было. Визитеры по очереди опускались у камня на колени, кланялись, крестились, целовали шершавое его тело. Катя, загадывая желание, поместила ладошки в детские следы, а Сашатка — во взрослые. И слова его внутренние были такие: «Господи Иисусе, Николай Святитель, помилуйте мя, грешного. Помогите тайну нашу раскрыть в Твери. Помогите поступить в лицей Катковский, выучиться дельно, а потом жизнь прожить праведно. Ибо никакого иного желания не имею. Господи, помилуй!»

Сосны над ними кронами качали. Муравьишки ползали по камню. В стороне дед рябихинский молча наблюдал и крестился, но у валуна ничего не просил. А потом гостям предложил выпить чаю. Те благодарили, но не проявили желания.

— Ну хоть квасу клюквенного отведайте.

— Нет, спасибо, спасибо, нам пора.

— Ну хоть родниковой водицей лики свои обмойте. Чудодейственная водица, святая.

— Это можно.

Погрузились опять в коляску. Помахали деду рукой. И, уже отъехав, Софья произнесла:

— Вот она какая — Русь исконная. Тишина, покой, благодать. Где-то в стороне — войны, революции, эпидемии. Здесь же ничего не меняется никогда.

— Хорошо сие или плохо? — чуть прищурил глаза Антонов.

— Я не знаю. Но исчезни вот это все — и Руси не будет. То есть Русь, пожалуй, останется, но уже другая, без своей особинки. Я бы огорчилась.

— Да, и я, — покивала Екатерина.

— А по мне, так нет, — Вася покачал головой круглой, как кочан. — Будущее — не тут, не в лесах, не в чащобах, а в больших городах, фабриках, заводах, телеграфе, на железной дороге. Люди не должны жить убого, как здесь.

Софья ему ответила:

— Да, ты прав: будущее строится в городах. Но медвежьих углов русских деревенских все равно жаль немного. Как ушедшего навсегда детства.

До почтовой станции их довез тот же кучер из Поддубья. Провожая гостей, Павел Милюков посоветовал встретиться в Твери с сестрами Венециановыми — дочерьми великого живописца: старшая была замужем, а вторая нет, и живут вместе, и преподают рисование, — может, что и расскажут новое о Григории Сороке. На дорогу супруга Павла принесла им корзинку снеди; Новосильцевы вначале отказывались, но боясь обидеть хозяйку, под конец согласились взять.

Кучер всю дорогу без умолку болтал, вновь ругая Николая Петровича, самодура, благосклонно отзываясь о своем барине — Павле Петровиче («хоть жена его от него погуливает, это все знают, кроме самого»), и о Кононе Николаевиче («он у нас блаженный, самый добрый из Милюковых»), и о местном батюшке, не лишенном страсти к наливкам и настойкам, и о местном кузнеце, у которого сын побочный от жены управляющего. В общем, прожужжал все уши, утомил страшно.

Сели на поезд и минут через сорок оказались в Твери.

Город был сравнительно чистый, несмотря на июльскую пыль, по реке плыли пароходы и баржи, на пожарной каланче вышагивал караульный, а в торговых рядах предлагали свежую рыбу, молоко, мед и домашнюю утварь. Посреди возвышался шпиль на куполе Путевого дворца Екатерины II (там теперь располагалась резиденция губернатора), рядом же, на Восьмиугольной площади, находилась губернская канцелярия. Именно сюда и направились сестры Новосильцевы по своим делам. На вопрос, могут ли они посетить вице-губернатора Кожухова, им ответил столоначальник: