Шрифт:
Два раза его обругали, один раз - отнеслись с подозрением, только что - едва спасся из словоохотливых объятий городского сплетника.
Халифа-рыбак, Халифа-мудрый имел дом в конце прохода мастеровых.
И вот он заперся у себя в доме, зажег лампу и принялся рассматривать перстень. Сделан тот был из желтого металла, и Халифа решил, что это - золото. И была сверху на нем печать, а на печати - письмена. Хоть Халифа и не очень понимал, но вещь казалась дорогой
Подумав, Халифа-мудрый сказал сам себе: "О, Халифа, все люди знают, что ты - бедный человек, рыбак, а теперь у тебя завелся золотой перстень. Когда-нибудь ты не сдержишься и расскажешь о нем. И историю эту непременно услышит султан Шамс ад-Дин Мухаммад. И он придет к тебе и скажет: "Покажи мне перстень!"
А ты скажешь ему:
"О, повелитель, я человек бедный, и кто тебе сказал, что у меня есть перстень, который стоит две тысячи динаров и на котором имеется печать с письменами - налгал на меня. Ни со мной, ни у меня ничего такого нет".
А султан не поверит, передаст тебя вали и скажет ему:
"Обнажи его от одежды и мучай побоями, и заставь его сознаться".
При последних словах, Халифе стало так страшно, что он забился в самый дальний угол дома и накрылся одеялом.
И здесь Халифе-мудрому пришло в голову спасительное решение.
"Вот то, что освободит меня из ловушки: я сейчас встану и буду пытать себя бичом, чтобы закалиться против побоев".
Позади. Позади остался крик Манафа и полуденная молитва зухр, в которой Абд-ас-Самад проделал положенное число ракаатов фард и еще некоторое количество сверх положенного.
Старик в пыльной чалме сказал, что знает дом Халифы и сейчас подробнейшим образом описывал путь к нему.
– Пройдешь по этой улице до конца и выйдешь на площадь, с нее будет несколько выходов, так ты выбери тот, где угол мокрый. Пес Муслима по нескольку раз в день метит его, выделяя этот угол, среди прочих. Хозяева дома уже и ругались с хозяином пса, и даже водили его к кади.
– Муслима?
– Нет - собаку. И кади присудил тому не мочиться на чужое имущество, но пес - создание Аллаха - остался глух к словам судьи. Так вот, по этой улице дойдешь до переулка, где живет старая Фатима. Ты без труда узнаешь его, ибо с фаджра до иша Фатима ругается с соседями, и крик ее с легкостью перекрывает даже крик Манафа, так что жители переулка позже других приступают к молитвам.
– Мне свернуть в этот переулок?
– Зачем? Разве я говорил, чтобы ты в него сворачивал?
– Но... зачем же...
– Про Фатиму это я так, к слову. Ты же идешь дальше. Доходишь до середины, а вот здесь - сворачивай, в аккурат к дому Али-Шара, у него еще одна створка ворот перекосилась, и он никак не соберется подчинить ее.
– Здесь?
– Не перебивай! Зайдешь во двор Али-Шара и передашь ему от меня привет, спросишь, как здоровье.
– И здесь будет дом Халифы?
– Во дворе чужого дома? Ты безумен? Дался тебе этот Халифа! Выслушаешь ответ Али-Шара, покинешь двор и пойдешь дальше по улице. По дороге заглянешь во двор Бахрама, забор у него ниже положенного и это не составит особого труда, а если и составит - у забора лежит перевернутая корзина, милостью Аллаха она всегда валяется там. И если тебе повезет, если тебе очень повезет, если праведной жизнью, ежедневными молитвами и богоугодными поступками ты заслужил милость Аллаха, увидишь ты черные, как ночь волосы Аматуллы - жены Бахрама, увидишь ты бездонные, как колодцы в пустыне глаза Аматуллы - жены Бахрама, увидишь ты прекрасное, как луна лицо Аматуллы - жены Бахрама. И клянусь Аллахом, поймешь ты, что день сегодняшний прожит не зря!
– Халифа!
– напомнил Абд-ас-Самад.
– Не перебивай, я и рассказываю, как добраться к Халифе. У дома Бахрама ты тоже не сворачивай, а иди дальше. Минешь переулок, что ведет к дому Ицхака-еврея и жены его - несравненной Сарочки. Ох, ох, все мы создания Аллаха. Говорил я ему - принял бы истинную веру, глядишь, Аллах бы смилостивился, а так...
– Сворачивать?
– Абд-ас-Самад начал терять терпение.
– Хочешь - сворачивай, если тебе нужен Ицхак, но, как я понял, помыслами своими стремишься ты к дому Халифы. Если я прав - идешь дальше.
– Прямо?
– Ну, не так, чтобы прямо. Улицы в Ахдаде подобны замыслам Аллаха. Никогда не знаешь, к чему приведет тот, или иной поступок. Вот взять, к примеру, моего соседа Пайама-повара. Ты думаешь, он родился поваром? Или мечтал всю жизнь стать им?
– Халифа!
– воздев руки к небу, напомнил Абд-ас-Самад.
– Халифа, Халифа, заладил, как...
– надулся старик. В конце улицы будет дом твоего Халифы. Тупик там - упрешься точно в его ворота, да и сети он во дворе сушит - запах, не проминешь.
– В конце улицы, отмеченной мочою пса?
– Ну, да.
– И никуда не сворачивать?
– Я же говорил, или Аллах в отместку за грехи заложил твои уши...
– Упрусь в ворота.
– Тупик там.
– А если пес Муслима еще не сделал свое благородное дело? Или ахдадское солнце сушит с утра больше обычного?
– На все воля Аллаха - тогда ты никогда не усладишь уши и не обогатишь словесные знания, испробовав речи Фатимы. Не засвидетельствуешь почтение Али-Шару - благороднейшему из мужей, и перекосившиеся ворота в том не помеха. Не увидишь черные, как ночь волосы Аматуллы, жены Бахрама, бездонные, как колодцы в пустыне глаза Аматуллы, подобное луне в четырнадцатую ночь лицо Аматуллы, и когда настанет последний день - а в истинности этого нет сомнения - не будет что тебе вспомнить, и поймешь ты, что зря истратил отмерянный срок...