Шрифт:
— Неужели четыре часа? С ума можно сойти… Бобочка, а почему же вы по два не стоите? Мне какой-то военный говорил, что так даже нужно по уставам…
— О девочка! Уставы ведь дополняются и изменяются. Стоять по четыре часа мы сами договариваемся. Начальниками караулов ходят свои ребята. Вот, например, Валико. Помнишь, был с нами грузин в тот день?
— Помню.
— Он всегда разрешает. А если меняться через два часа, так не поспишь, только и будешь ходить взад-вперед на пост и обратно. Самая плохая смена у нас третья. С трех ночи и до семи утра. Холодно и спросонья ничего не соображаешь.
— А на том посту ты когда-нибудь стоял? — спросила Фаина, показывая на видневшийся в сумерках курган. Там, на фоне оставшейся от заката светлой полоски неба, ясно вырисовывался постовой «грибок».
— На бензоскладе? Был. Это отличный пост. Ты знаешь, между нами говоря, оберегаешь пост обычно от начальства. Стоишь и смотришь, стараясь не прозевать поверяющего. Окликнул вовремя — благодарность; нет — «рябчика» схватил. А обо всяких диверсантах только в книгах пишут. Так этот пост как раз хорош тем, что с трех сторон этого кургана ровная каменистая почва. Кто бы ни шел, отлично слышно. С одной стороны овраг, но через него поверяющий не полезет — там сплошь бурьян и колючки… Послезавтра я как раз буду стоять на этом посту и, как назло, в третью смену. Так что на зорьке проснешься, обо мне вспомни, посочувствуй…
— Обязательно вспомню, Боренька! — Фаина улыбнулась. — Сейчас еще благодать, тепло, а что будет зимой? Холодно, снег, ветер. Брр! Давай говорить о чем-нибудь другом…
Борис только храбрился, описывая с таким пренебрежением службу часового, на самом деле, когда он стоял на посту, его нервы были напряжены до крайности. Ежеминутно он поглядывал на светящийся циферблат часов, томительно отсчитывая время до желанной смены.
— Ты права, Фаина, это скучный разговор, — охотно согласился Борис. — Поговорим о веселом. На носу Октябрьские торжества. Как-то удастся их отпраздновать?
2
Развод караулов производился на специальном плацу. Караулы выстраивались в ровную линию на выложенной кирпичами дорожке, по порядку постов. Все было торжественно и красиво. Курсанты подтянутые, с начищенными сапогами и пуговицами, со свежеподшитыми подворотничками. В луче вечернего солнца звездочками вспыхивали отточенные жала штыков, золотом сияли трубы оркестра. Появился дежурный по караулам. Грянул встречный марш. И хотя каждому предстояла трудная служба, настроение поднялось, лица преисполнились торжественностью, руки крепче сжали оружие.
Одного Бориса не покинуло уныние. Во всех деталях видел он предстоящую ночь. Сон вповалку на наpax в тесной караулке, не раздеваясь, тяжелое пробуждение от сердитого толчка разводящего. А потом унылый путь в темноте, через рытвины и канавы к посту. И тогда, когда все люди спят самым крепким и сладким сном, он должен бродить один, не выпуская из рук винтовки. Холодный предутренний ветер будет пронизывать его до костей, зловеще будут качаться в овраге кусты полыни. Это так страшно, что он будет избегать смотреть в ту сторону.
— Ну и кислая же у тебя физиономия! — шепнул ему на ухо Валентин. — Выше нос! Боевую задачу идешь выполнять.
— Хорошо тебе, — сказал Борис обидчиво, — ты опять во вторую смену, а меня старшина решил «закалять», посылает каждый раз в третью.
— Что ж, обида справедливая. Давай, Боря, становись на мое место, пока дежурный к нам не подошел.
— А как постовая ведомость? — усомнился Борис. — Там записано…
— Ладно, потом карнач переиграет. Скажешь, что плохо себя почувствовал, и я уступил тебе место во второй смене.
В три часа ночи Валентин принял пост. Разводящий со сменившимся товарищем скрылся в темноте, и он остался один. Ветер трепал его коротенькую шинель и бросал в лицо пыль и мелкий песок. По небу причудливыми массами неслись низкие облака; в разрывах между ними мерцали звезды. От их холодного и далекого мерцания становилось еще холоднее. Поблизости проходила телефонная линия, и тоскливый звук гудящих проводов щемил сердце.
Несмотря на холод, хотелось спать. Привалиться бы сейчас к бочке с наветренной стороны и вздремнуть. Но этого делать нельзя. Устав строго и конкретно определял действия и обязанности часового. Чтобы не хотелось спать, Валентин принялся ходить вокруг вкопанных в землю баузеров с бензином и выстроенных в ряд бочек с авиационным маслом.
Часовой не имеет права курить, петь, сидеть, разговаривать, но думать не возбраняется. Какие только мысли не витали над этим местом в бессонные часы трудной вахты! Воспоминания о далеком доме, о школьных друзьях, о любимых девушках, мечты о подвигах, беспокойство о тех, кто теперь под огнем на фронте.
Нет, право, хорошо бы сейчас очутиться в теплой караулке, лечь между Кузьмичом и Сергеем, пригреться и уснуть. А сначала съесть что-нибудь…
Спустя немного времени Валентин притерпелся к холодному ветру, прошла тяжелая скованность в теле, глаза привыкли к темноте, и он погрузился в мир фантазии. Вот окончит он начальную школу пилотов, поедет в училище летчиков… Там не хрупкие тренировочные самолеты, а стремительные боевые машины с мощными моторами. Валентин вспомнил, как недавно над школой пронесся истребитель. Маленький, он стлался крыльями над самой землей и вдруг свечой взмыл в небо, рождая могучий рев. Вот и он, Валентин Высоков, сядет в кабину такого же самолета и будет рассекать просторы неба. А потом фронт. И он начал рисовать в воображении картины воздушных боев. Вот он и Сережка врываются в строй немецких самолетов, трещат пулеметные очереди, ревут моторы. Один за другим рушатся на землю стервятники, оставляя за собой дымные шлейфы…