— Где ты расстался с ними, где они сейчас? — вырвалось у Кенже. Он чуть было не схватил Томана за руки. — Живы ли они?

Томан умолк. Улыбка исчезла. Лицо его вновь стало озабоченным, грустным. Он придержал коня.

Они отстали от других.

— Почему ты молчишь? Что с ними случилось? Говори правду, не скрывай, лучше самая жестокая правда, чем ложь, так утверждают старцы. Если ты действительно был в нашем ауле, ты не мог не увидеть рядом с отцом его друзей — старого Алпая и бескорыстного Оракбая и дочь Оракбая Санию, — голос Кенже прозвучал резко, он словно боялся произносить эти имена, будто заранее предчувствовал недоброе.

— Проклятое, тяжкое время. С тех пор как джунгары пришли на нашу землю, радость покинула нас. — Томан начал издалека, стараясь подобрать слова весомые, спокойные. — У каждого из нас немало горя. Война никого не пощадила… Твой отец, да пусть могила его будет мягка, был мудрым вожаком своего рода… Нет, нет, я сам не видел его смерти, — заторопился он, заметив, как побледнело лицо Кенже. — Я не видел. Но это так… Я покинул твой аул тогда, когда Манай привел его к берегам Балапанколя. Там же мы похоронили моего кровного брата Накжана, который вместе с тобой сражался за Алтынэмелем, не щадя своей жизни… Он погиб от руки лазутчика джунгар, хитрого, кровожадного Каражала, погиб во время пожара. Стрела Каражала сразила его. Манай дал мне в проводники своего друга Оракбая, и когда мы уже перешли на другой берег и были на расстоянии дневного пути от аула тобыктинцев, нас догнала Сания. Славная девушка, бесстрашная. Она сообщила нам, что вслед за нами крадется Каражал, что это он, Каражал, убил Накжана… Мы повернули коней, чтобы встретить этого шакала. Но случилось так, что он потерял наш след, натолкнулся в степи на разъезды джунгар и повел их в аул Маная. Он пытал отца твоего и славного старца Алпая. Он хотел знать, куда мы направились. Но старики прокляли его, и тогда он велел умертвить весь аул. — Томан не видел Кенже, но слышал за своей спиной рыдания.

— Спокойствие, мой брат. На все воля аллаха. Мир беспощаден. Нет на свете человека, не познавшего горя утраты. — Томан тяжело вздохнул. — Успокойся, мой брат. Кровь смывают кровью. Иншалла, мы ныне устроим джунгарам такую месть, что не соберут своих костей. — Томан от гнева заскрежетал зубами, он поднял вверх свой огромный кулак, в котором была зажата рукоятка камчи. — Убийцы мудрого Маная и Алпая тогда не ушли от нас безнаказанными. Жигиты-тобыктинцы помогли нам взять их в западню. Никому из карателей не удалось спастись, а шакала Каражала настигла стрела возмездия — стрела дочери Оракбая Сании. Славная девушка, под стать любому жигиту. Но Каражал был живуч. Раненый, он прорвался через кольцо, и все же, слава аллаху, мой конь настиг его…

Трое друзей — Лаубай, Хайдар, Егорка, заметив, что Кенже с Томаном отстали, придержали своих коней.

Уже светало. Почти через каждую версту навстречу Тайлаку выезжали то дозорные, то сотники. Для четверых, попавших сюда из стана Санырака, здешние места были незнакомы. Собственно, это уже была не та степь, к которой они привыкли. Частые холмы, небольшие леса и перелески, а меж ними луга, густая высокая трава, в которой могут укрыться всадники. Овраги и глубокие лощины. Впереди, широко разлившись, лежит река. Берега круты с одной и пологи с другой стороны.

Егорка не переставал любоваться щедростью и красотой здешних мест, Хайдар рассказывал, что его родные края точь-в-точь такие, что там такая же река. Охваченные общим настроением, радостные, возбужденные, они не сразу заметили, как бледен и подавлен Кенже. Лишь поравнявшись с ним и услышав слова Томана, они притихли, не находя слов утешения. Нежданное горе друга омрачило их радость.

— Гневом полно сердце каждого из нас, Кенже. Прах отцов и братьев наших, попранная честь сестер требуют отмщения. Мужайся, отведем душу в предстоящей битве! Слезы не помогут. Лишь меч да сила рук в бою утолят нашу жажду, облегчат боль сердца. Мужайся, брат! — сказал Лаубай, когда они подошли к реке.

Подняв голову и пришпорив коня, Кенже вплотную подъехал к Томану и, стараясь взять себя в руки, тихо спросил:

— А что с Санией, где она сейчас?

— Не знаю, брат, — вздохнул Томан. — Мы расстались с нею и ее отцом в степях Сарыарки. Оракбай сказал, что они поедут искать своих дальних родственников к берегам Сырдарьи. Пусть аллах сбережет их от стрел и арканов джунгар. — Томан больше не проронил ни слова. Молчали и остальные. Никто не спросил: кем приходится Сания Кенжебатыру…

Дозорные провели всех сарбазов, сопровождавших батыра Тайлака, к броду. А на другом берегу, пройдя сквозь заросли тальника, они сразу оказались среди огромного скопища ополченцев, отдыхавших на просторной поляне. Тут находилось человек пятьсот, не меньше. Это был один из отрядов Тайлака. Своего вожака люди встретили восторженно, наперебой повторяя все ту же весть, придавшую всем силу, весть о том, что батыры Санырак и Малайсары ведут своих жигитов к ним, что они уже близко, что хорошо бы послать глашатаев ко всем другим батырам, все сыны Алаша [60] — братья, нечего делиться на племена, роды и жузы перед лицом общего врага: не надо ждать, пока ханы и султаны соблаговолят унять свою спесь и пойдут на уступки друг другу. Теперь ясно, что только единство даст победу, поможет сохранять родную землю, а врозь не одолеть конницу джунгар…

…Когда после долгих размышлений военачальников главные тумены джунгарской конницы под водительством свирепого Хансаны, растянувшись полумесяцем, стремительно двинулись вперед к месту расположения жигитов Тайлака с полной уверенностью, что они застанут сарбазов врасплох, то их встретила одна единственная сотня казахов, закрепившаяся меж камнями на трех небольших высотах у подступа к тем местам, где раньше располагались юрты и шатры ополченцев.

Сотня отчаянно отстреливалась из самодельных фитильных ружей и луков. Достаточно было одной пушки, чтобы покончить с ними сразу, но рассвирепевший Хансана приказал взять жигитов живыми.