Шрифт:
Пастор Лютц. Так принято. Как только человек умрет.
Швиттер. На одеяле было море цветов, горели свечи.
Пастор Лютц. Вот видите.
Швиттер. Я пролез под венками от правительства и Нобелевского комитета и отправился к себе в мастерскую. Вот и все.
Пастор Лютц. Не все.
Швиттер. Это факт.
Пастор Лютц. Факт, что профессор Шлаттер лично установил факт вашей смерти. В одиннадцать часов пятьдесят минут.
Швиттер. Ошибочный диагноз.
Пастор Лютц. Профессор Шлаттер — крупная величина…
Швиттер. Всякая величина может ошибаться.
Пастор Лютц. Но не профессор Шлаттер.
Швиттер. В конце-то концов, я еще жив.
Невольно ощупывает себя.
Пастор Лютц. Не еще, а ожили вновь. Восстали из мертвых. И наука тут ничего не изменит. В больнице поднялся переполох. Основы неверия поколебались… У меня голова кружится от радости. Вы позволите мне присесть? На минуточку.
Швиттер. Пожалуйста.
Пастор садится у круглого стола.
Пастор Лютц. Вы должны меня извинить. Я совершенно вне себя. Пережить такое чудо, непосредственную близость Всемогущего… Будто отверзлись небеса и Господь явился нам в своем дивном величии… Я чуть расстегну воротник, не возражаете?
Швиттер. Не стесняйтесь. (Открывает второй чемодан, швыряет деньги в правую печку.) Восстал! Я! Из мертвецов! Ну и потеха!
Пастор Лютц. Свят, свят Господь Саваоф!
Швиттер. Ну хватит вам причитать.
Пастор Лютц. Всевышний избрал вас, господин Швиттер, дабы слепые узрели Бога и нечестивые поверили в него.
Швиттер. Не будьте пошляком. (Продолжает жечь деньги.)
Пастор Лютц. Но ваша душа…
Швиттер. У меня души нет, на нее не хватало времени. Попробуйте каждый год писать по книге, и с духовной жизнью мигом распрощаетесь. Но вот появляетесь вы, пастор Лютц. Согласен, это ваша профессия. Но ведь все равно распадешься на составные элементы — воду, жир, минералы, а вы тычете в меня Богом и чудесами. Зачем? Чтобы я считал себя орудием Бога? Чтобы поддержал вашу веру? Я желаю умереть честно, без вымыслов и словесности. Желаю только еще раз ощутить свободный ход времени, его плавное истекание, жажду еще хоть раз пережить одну минуту реальной жизни, хоть одну секунду полноценного бытия. Мое состояние сгорело.
В дверях появляется запыхавшаяся Августа.
Августа. Вот коньяк, господин Швиттер.
Швиттер. Давай сюда.
Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Подает бутылку.)
Швиттер. А теперь исчезни! Гоп!
Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Исчезает. Он смотрит ей вслед.)
Швиттер. Славная топотушка. (Садится в кресло, открывает бутылку, пьет.) Хорошо… (Берет со стола шляпу и протягивает ее пастору.) Ваша.
Пастор Лютц. Спасибо. (Берет шляпу, но не встает.)
Швиттер. Вы так любезно помогли мне избавиться от полутора миллионов…
Пастор Лютц. Иначе и быть не могло.
Швиттер. А теперь двигайте отсюда.
Пастор идет к двери, останавливается.
Пастор Лютц. Господин Швиттер! Мне только сорок, а со здоровьем неважно. Жизнь моя в руках Божьих. Мне уже давно пора быть в церкви, да и вечерняя молитва еще не готова. Но мною вдруг овладела такая слабость, я чувствую, что невероятно устал, совершенно измучен… если позволите, я прилег бы… на секунду… (Шатаясь, идет к кровати, садится.)
Швиттер. Пожалуйста. (Пьет.) Я все равно никуда отсюда не двинусь.
Пастор Лютц. Я слишком разволновался. Пожалуй, я лучше разуюсь. (Начинает снимать ботинки.) На минутку… А то голова закружилась…
Швиттер. Чувствуйте себя как дома. (Прижимает руки к груди.) У меня в сердце перебои.
Пастор Лютц. Старайтесь не волноваться.
Швиттер. Одышка — штука невеселая.
Пастор Лютц. «Отче наш, иже еси на небеси…»
Швиттер (шипит). Не причитайте!
Пастор Лютц (испуганно). Извините.
Швиттер. Я умираю. (Пьет из бутылки.) Не так торжественно, как намечалось, а в этом мерзком кресле. (Пьет.) Мне вас жаль, пастор, с моим воскресением ничего не получилось. (Смеется.) Однажды ко мне приходил пастор, и я ему тоже посочувствовал. Это когда моя вторая жена, дочь крупного промышленника, покончила с собой. Она, кажется, проглотила фунт снотворных таблеток. Наш брак был сплошной мукой… что ж, мне нужны были деньги, у нее они были… не хочу плакаться задним числом… она доводила меня до бешенства… и, глядя на нее, умолкнувшую, белую… пастор разволновался. Он пришел, когда врач еще возился с трупом, а следователь еще не появился. Пастор был в темном одеянии, как и вы, и ваших лет. Он стоял возле постели, вытаращившись на усопшую. Потом сидел в гостиной. Скрестив руки. Кажется, он хотел что-то сказать, возможно процитировать из Библии, но так ничего и не изрек, а я после восьмой рюмки коньяку отправился к себе в комнату и сел писать рассказ. О том, как ученики старшего класса сельской школы избили до смерти молодого учителя-идеалиста, а местный крестьянин проехался по нему на тракторе и скрыл преступление. Посреди села. Перед школой. И все глядели на это. Полицейский тоже. Полагаю, это мой лучший рассказ. (Пьет.) Когда я под утро приплелся в гостиную, усталый как собака, пастора, уже не было. Жаль. Он был такой беспомощный.(Льет.)