Мою возмущенную речь прервал телефонный звонок. По отрывистым гудкам мы поняли что звонили по междугородней линии. На сей раз схватил трубку я. И, услышав щебетание Василисы, улыбнулся. Подумав, что после сегодняшней ночи могу разговаривать с ней с чистой совестью.

— Ник, вам пора вручать мне медаль за оперативную работу! Я, благодаря вашему давнему дружку Порфирию добилась разрешения и получила ваши документы. Какие-то цифры, результаты… В любом случае, из истории Жемчужного, которая оказалась довольно небольшой, я поняла, что там когда-то были рудники. Скорее всего, урановые. Но почему-то без всякой активной их разработки, они практически в самом начале были своевременно законсервированы. И работы там больше не велись. По результатам исследования это место не несет никакой опасности для жизни. Оно — ничем не хуже любого другого города! Тем более не несет никакой опасности для возникновения и развития онкологических заболеваний. Я только что переслала вам эти документы по факсу.

— Ты в этом уверена?

— Я уверена, что это читала. Но откуда мне знать, правда ли то, что там написано.

— Спасибо, Васек, — я чмокнул холодную трубку. — Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Неужели та девушка отказала тебе в поцелуе, раз ты принялся за старое? Целуешь телефонные трубки…

— Нет, Васенька, просто я понял, что любить маленьких симпатичных сироток гораздо безопаснее. Можно целиком посвятить себя им. Став для них и матерью, и отцом, и братом.

— И конечно любимым! — Вася рассмеялась в трубку. — Ты неисправим, Ник. Как только влюбляешься, сразу же сбегаешь. Несмотря на то, что я сирота, ты и от меня успешно смотал.

— Заметь, Васенька. Не переставая при этом оставаться отцом, матерью и братом. Разве что временно сбросил с себя обязанности влюбленного.

— Надеюсь, что временно, — Вася громко чмокнула в трубку.

— Такой холодный поцелуй, Вася, — улыбнулся я. — Пусть побережется тот парень, которому ты даришь совсем другие поцелуи.

И не дожидаясь, пока она выльет мне на голову поток возмущенных упреков. Я первым положил трубку. И рассказал весь разговор Вано. Опустив, конечно, пикантные подробности, которые, впрочем, он и так практически слышал.

Мы попрощались с Сенечкой. И приказав ему быть осторожным, прямиком направились на почту. Забрав там Васькин факс, мы поспешили к профессору Заманскому за консультацией. Нас мучил один вопрос. Если это было абсолютно безопасное место, как получилось, что процент раковых заболеваний здесь был так высок? И могли ли ошибаться эксперты. Благо мы имели на руках результаты их исследований.

Профессора мы застали за работой. На чердаке дома. Который выглядел вполне уютной комнатой, где профессор соорудил себе вполне приличную лабораторию. Благо, что он не нуждался в громоздких приборах. Ему оставалось поставить последнюю точку в своих опытах. И он в основном работал с записями, используя только маленькие колбы и пробирки.

Заманский даже не заметил, как мы поднялись к нему по лестнице. И некоторое время молчали, оглядывая комнату. Похоже, стараниями Белки в ней было очень много цветов. И я даже подумал. Что их запах может настолько задурманить голову бедному профессору, что тот окончательно утратит нюх на пути поиска своего эликсира жизни.

— Профессор, — тихо окликнул я его.

Он вздрогнул. И обернулся. Некоторое время растерянно смотрел на нас, словно не узнавая. Словно пребывая еще там, в своем мире. Мире, в котором он так долго пытался найти правильный путь продления жизни. Наконец он широко улыбнулся нам.

— Извините, — пробормотал он. — Я кажется увлекся.

— Никто вас уже не собирается ни в чем обвинять, профессор. И вам нечего опасаться. Разве только того, что вас могут растерзать на части, если вы не изобретете это лекарство. Город в нем крайне нуждается.

— В нем нуждается не только этот город. Впрочем, это теперь для меня еще более важно. Я не хочу прослыть эгоистом, но признаюсь вам, что сейчас думаю об спасении только одного человека.

— Белки? — спросил я. Хотя мог и не спрашивать. Это было и так ясно. — Но это вполне объяснимо, профессор. Она ваша дочь. Все человеческие жизни теперь для вас соединились в одну. Но не вините себя. Если вы спасете ее, вы спасете весь мир.

Он отрицательно покачал головой.

— Вы меня не поняли, Ник. В том то и дело, что мне стало труднее работать. Когда я ранее работал над этой проблемой, думая об абстрактных больных людях. Мне было гораздо легче. Я, конечно, жалел их. Я, конечно, хотел им помочь. Но во мне не было этого гнетущего страха. Теперь страх парализует меня. И мысли только одного круга. Вдруг не получиться? Вдруг не успею? Вдруг не сумею спасти дочь? Страх мешает мне сосредоточиться. Страх сковывает мое сознание, мышление. Мои руки дрожат. И я уже не могу трезво рассуждать, прав я или нет. Одно решение я тысячу раз пересматриваю. Я не могу идти вперед. Я топчусь на одном месте…

— Вы не имеет право на страх, профессор, — твердо сказал я. — Тем более, когда вы так близки к цели.

— Профессор, — перебил Вано наш трагичный диалог. — Вам не показалось странным, что в Жемчужном наиболее высокий процент заболеваний раком?

— Ну, я не знаком с точной статистикой. Но год моих наблюдений подтверждают если не самый высокий, то достаточно высокий процент таких больных. Вполне возможно, это связано с историей места. Впрочем, если бы я еще интересовался и этим, у меня вообще не осталось бы времени на работу. Я всего лишь практик.