– Поглядим, как городские нынче живут! – сказал.

– Внатяг, Борис, – серьёзно ответил дядя Сергей. – Думали, хуже будет, но нет, с пенсией – терпимо. Вы-то как?

– Как на отсидке! – Егоров ехал, не спрашивая дороги. – Причём все ждут досрочного освобождения! Но это зря – до звонка придётся! До ля-минор второй октавы!

– Раньше-то сколько добра отгружали: цемент, лес, кирпич, удобрения. Котлы! Не могли придумать, как с платформы снять, на что перегрузить!

– Да-а, суток трое с Михаилом у вас кантовались. Людмилка, и та привыкла, куколок давала понянчить! С вами она?

– С первым, студентами, у нас жили, а теперь она в области. Рожать больше не стала. Павлик, внучок, в кадетах. А они с мужем – начальники.

– Фирмачи?

– А? Как фирмачи? Хотя, слушай, и правда. Наезжают часто, да всё пропадают куда-то, не посидят с нами толком. По делам фирмы… да, слушай… фирмачи, – дядя Сергей несколько смутился, и разговор притух.

Костя сообразил, что Михаил – это они об отце, и всё остальное его тоже касалось. Егоров мог специально для него поворачивать разговор.

– Борь, тут теперь нету проезда, – спохватился дядька, – надо ещё квартал вперёд по главной.

– Вовремя! – Егоров остановил машину, переключил скорость, но из-за плотного потока на главную дорогу вернуться не смог.

Асфальтированный свёрток к частному сектору, на который они угодили, проходил через густые посадки, упирался в глухие ворота, а за ними виднелись замысловатые синие башенки красного кирпичного терема с белыми зеркальными окнами.

– На проезжей дороге и трава не растёт, а этот дом себе поставил, – ворчал Егоров, глядя через плечо назад. – Выйди, Кость, махни, как сдать можно будет, а то нарочно какой-нибудь тюкнет – и кормильца лишит… и всего.

Обочина была, действительно, узковатой, надо было ждать, пока сработает светофор на перекрёстке, а там уж Костя знал, что делать, мало ли машин принял на разгрузку… Егоров выровнялся на обочине главной дороги, Костя заскочил на своё место, существенно колыхнув посудину, – и опять пришлось пережидать неуступчивый поток.

– Куда уж нам… в калашный ряд, – прицеливаясь через зеркало заднего вида, бормотал Егоров.

Наконец рванули и метров через сто съехали вправо, на пыльную гравийную дорожку. Улица Линейная, на которой жили Капитоновы, шла вроде бы рядом с главной, а походила на деревенскую, только домишки тесней жались друг к другу, и опять выделялся тот терем, имевший ворота и на Линейную.

– Устроился нехило, да с адресом напутал, – проговорил Егоров. – Такие хоромы я у вас только на поле чудес видал.

– Он вырос тут, Валера Прокин, – пояснил дядя Сергей. – А пробился, чего ж таиться? О, да ты и правда помнишь! – удивился, когда москвич уверенно пристыковался к зелёным воротам.

– Мы посидим, а ты перетолкуй с хозяйкой, – предложил Егоров.

– Да, не мешало бы, у нас сто лет ничего такого… я быстро.

– Завсегда подход нужен, – наставительно сказал Егоров, когда они остались вдвоём. – Тем боле, если платить тебе нечем. И не обещай ничего – это закон номер один. Оглядись, а там мы с матерью сообразим, какой гостинец подбросить. Или саму её привезу, если увижу, что Анна Петровна в расположении с ней встренуться, с сестрой.

Тут из калитки выглянул дядька и трижды показал руками знак подгребай.

– Сидор возьми, – напомнил Егоров. – Не быкуй тут, но и лишнего не встревай. Во, ноги мой на ночь! – приказал напоследок и засмеялся.

На веранду круто поднимались ступеньки, на последней Костя огляделся и запомнил подзапущенный сад-огород хозяйский, отгороженный от тесного дворика штакетником, заброшенную соседову голубятню, дверь которой косо держалась на одной нижней петле, и опять же дальнюю синюю крышу нелепого терема.

Только что он был на вокзале, в промзоне, ехал по городским улицам, видел сотни машин, светофоры и пёстрые щиты на главной, а тут город будто бы отступил, отпрянул в разные стороны, словно дал ему передышку, время привыкнуть хотя бы к своему шуму, всё-таки долетавшему и сюда.

Он пристроил рюкзак на ступеньках, стянул свои армейские ботинки и вступил на веранду, отодвинув тюлевую занавеску.

– Зато вот тебе помощник! – произнёс Егоров, придерживая за плечо небольшую востроносую женщину. – Приболела, Кость, наша тётя Аня.

Он сказал драсти и остался у двери. У тётки оказались соломенного цвета волосики на голове, мелко-мелко завитые, и через них просвечивалась голубоватая кожа. Тёмно-синее платье висело на ней как чужое, а на ногах он увидел вязаные носки – наверно, и правда болела. С матерью он никакого сходства не нашёл.

– Вы сидите, а я приляжу пойду, – тяжело и скрипуче проговорила тётка и, ни на кого уже не глядя, прошла в дом.

– Мне сидеть некогда, – решительно сказал Егоров. – Выздоравливайте, живите, а я поехал. Машу обязательно повидаю.