– Вставай, – скомандовал Квиллер, – и прекрати прикидываться идиотом. Ты идешь на суаре.

К тому времени, когда Коко прибыл на вечеринку, восседая на квиллеровском плече, он окончательно пришел в себя. К моменту его появления шум достиг апогея и внезапно оборвался. Коко обозрел сцену с августейшей снисходительностью, словно монарх, удостоивший подданных своего присутствия. Его коричневатые пятна так художественно контрастировали со светлым тельцем, столь тонкими оттенками переливался мех, такая естественная изысканность сияла в сапфировых глазах, что гости Дэвида Лайка показались себе безвкусно разряженной толпой.

Потом тишину разорвало первое восклицание, и каждый стал протискиваться вперед, чтобы погладить шелковистую шкурку.

– О, да на ощупь это просто горностай!..

– Непременно выброшу свой норковый палантин!..

Коко стойко перенес обрушившееся на него внимание, но держался надменно, пока с ним не заговорила Натали. Вытянув шею, он обнюхал поднесенный к нему пальчик.

– О-ох, можно его подержать? – взмолилась она, и, к удивлению Квиллера, Коко охотно пошел к ней на руки, прижимаясь к ее накидке, с серьезной сосредоточенностью внюхиваясь в длинную бахрому и громозвучно мурлыча.

Коки потянула Квиллера в сторону.

– У меня от этого просто крыша едет, – пожаловалась она. – Подумать только, какие я прилагаю усилия, чтобы остаться стройной, чтобы волосы у меня были прямыми, а речь – совершенствовалась! И вот входит она, какая-то нелепая, вся в завитушках и фунтов на тридцать перебравшая в весе, и все идут к ней, включая кота!

Квиллера пронзила острая жалость к Коки, смешанная с каким-то другим чувством.

– Не стоит оставлять Коко здесьслишком долго, среди всех этих чужаков, – ответил он. – У него желудок может расстроиться. Давайте унесем его обратно в пятнадцатую, и вы заодно взглянете на мою обитель.

– Я захватила с собой мельничку для муската, – сказала она. – Не найдется ли у вас случаем сливок и имбирного пива?

Квиллер оторвал Коко от накидки Натали и повел Коки по дугообразному коридору в другое крыло здания.

Когда он распахнул дверь своей квартиры, Коки на краткий миг задохнулась, а потом влетела в гостиную, широко раскинув руки.

– Это дивно! – крикнула она.

– Гарри Нойтон говорит, что это скандинавно.

– Зеленое кресло – датское, и паркет из древесных срезов – тоже, – сообщала ему Коки, – а обеденный гарнитур – финский. Но в целом квартира словно сошла с дизайнерского Олимпа. Бертуа, Отто Вагнер, Алвар Аалто, Мис, Накашима! Это слишком великолепно! Мне не вынести!

Она рухнула на подушки замшевого дивана и спрятала лицо в ладонях.

Квиллер принес фужеры для шампанского, наполненные сливками с пивом, и Коки торжественно припорошила пузырящуюся поверхность мускатным орехом.

– За милую моему сердцу девушку Коки, – провозгласил он, поднимая фужер. – За тощенькую, прямоволосую и членораздельно говорящую!

– Теперь мне получше, – сказала она, сбросив туфли и погрузив пальцы ног в пушистый ворс ковра.

Квиллер раскурил трубку и показал ей новый выпуск «Любезной обители» с гостиной миссис Эллисон на обложке. Они обсудили вызывающие оттенки красного и розового в этой гостиной, полногрудую корабельную наяду и все «про» и «контра» двуспальных кроватей с боковыми завесами.

Коко сидел спиной к ним на кофейном столике, подчеркнуто игнорируя беседу. Изгиб его хвоста с приподнятым кончиком был преисполнен презрения, но наклон ушей указывал, что он тайно прислушивается.

– Хелло, Коко, – сказала девушка, – я тебе не нравлюсь?

Коко не шевельнулся. Даже усы не дрогнули.

– У меня был когда-то прекрасный рыжий кот по имени Фрэнки, – грустно сказала она Квиллеру. – Я все еще ношу его фото в сумочке.

Она достала из бумажника пачку визитных карточек и фотографий и разложила их на диване, а потом горделиво подняла фото пушистого рыжего шара:

– Оно не в фокусе да и выцвело, но это все, что у меня осталось от Фрэнки. Он дожил до пятнадцати лет. Происхождение его туманно, но…

Коко! – крикнул Квиллер. – Пошел вон!

– Кот тихо всполз на диван и вовсю работал длинным розовым язычком.

– Он лизал вон ту карточку, – указал Квиллер.

– Ох! – сказала Коки и подхватила небольшую фотографию мужчины. Она сунула ее в бумажник, но Квиллер все-таки успел уловить общие очертания. Он насупился в неудовольствии, а она принялась говорить о котах и о тертом мускате в коктейлях.

– А теперь расскажите-ка мне все о своих усах, – потребовала Коки. – По-моему, вы отлично понимаете, что они ужасно обаятельны.

– Я вырастил эту травку в Британии во время войны, – поведал Квиллер. – Ради камуфляжа.

– Мне она нравится.

Ему стало приятно, что она не спросила, какой именно войны, – как имели обыкновение спрашивать молодые женщины.

– По правде говоря, я опасаюсь их сбривать, – сказал он. – У меня странное ощущение, что это украшеньице позволяет мне проникать в суть некоторых вещей, например распознавать ложь и предчувствовать надвигающиеся события.