С этими словами он легко поднял ее на руки и направился к постели. Обняв любимого, Элеонора опустила голову ему на плечо, любуясь его резким точеным профилем.

– Знаешь, я только теперь начинаю понимать, за что я так сильно тебя люблю, – чуть слышно прошептала она.

Насмешливо выгнув бровь, Ричард бросил на нее испытывающий взгляд и улыбнулся.

– Неужели? Только теперь?

– Да, – подтвердила немного удивленная его реакцией Элеонора

– В таком случае, я сообразительнее, – усмехнулся Ричард. – Я это понял пятнадцать лет назад, – внезапно посерьезнев, добавил он, в глубине серых глаз на мгновение отразилась боль. – Когда потерял тебя.

Он помолчал минуту, а затем снова усмехнулся и, чуть наклонив голову, вкрадчиво осведомился:

– И за что же ты меня любишь?

– Не скажу! – рассмеялась Элеонора. – Это останется моей большой тайной.

– Как пожелаешь.

Уложив ее на постель, он лег рядом и обнял ее за талию, прижимая к себе.

– А теперь спи, – приказал он надменным, не терпящим возражений тоном герцога Грандчестера.

Устроившись поудобнее в уютном кольце мужских рук, Элеонора теснее прижалась к теплому, угловато-сильному телу своего любовника и, опустив голову ему на плечо, закрыла глаза. Ей было так хорошо в его объятиях. Нет, даже когда он просто был рядом. Она словно окуналась в его уверенность, в его спокойствие и силу, чувствуя, как они постепенно заполняют и ее душу. Рядом с ним она чувствовала, что в состоянии справиться с любыми проблемами, преодолеть любые невзгоды, перевернуть мир, разрушить его до основания и построить заново.

– Спокойно ночи, Ричард, – прошептала Элеонора уже в полусне.

– Спи спокойно, Лин, – мягко прошелестел у нее над ухом его тихий уверенный шепот. – Завтра будет новый день.

====== Часть 27. Интриги и последствия ======

Нет, любимая… Даже в мыслях

Я не буду ничей холоп.

Я уже не подам под выстрел

Свой упрямый звериный лоб.

А. Белянин

Декабрь 1918 года,

Чикаго.

Тусклые бледные лучи зимнего солнца с трудом пробивались сквозь разрисованное снежными узорами стекло, наполняя комнату каким-то скудно-туманным, словно бы замороженным, светом и расплывались на полу мутными пятнами.

Удобно устроившись на высоком пуфе, Элиза внимательно наблюдала в зеркало, как стоящая позади нее служанка Мэри старательно завивает ее роскошные золотисто-рыжие волосы в изящные длинные локоны и укладывает их в высокую затейливую прическу. Женщина старалась действовать как можно быстрее и в то же время очень осторожно, чтобы ненароком не сделать больно хозяйке, но на лице той красовалась привычная гримаса раздражения с едва заметными нотками тоскливого терпения, а чувственные губки кривила недовольная усмешка. Несмотря на ранний час, Элиза была облачена в вечерний наряд из легкого переливчатого шелка золотистого оттенка, явно предназначенный по меньшей мере для светского раута, но в домашней обстановке в такое время года и в это время суток казавшийся слишком громоздким и вычурным.

Наконец последний тугой и переливающийся всеми оттенками бронзы и золота локон занял свое место. Скользнув наметанным взглядом по сотворенному ею шедевру, Мэри аккуратно поправила выбившиеся кое-где прядки, тщательно закрепив их шпильками, после чего осторожно перевила этот великолепный огненно-каштановый водопад тонкой шелковой ленточкой в тон платью. Еще раз внимательно осмотрев свою работу, женщина удовлетворенно кивнула и отступила на шаг.

– Ваша прическа готова, мисс Элиза, – тихо пробормотала она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал как можно мягче и почтительнее.

Элиза принялась вертеть головой, внимательно изучая взглядом свое отражение в зеркале. Наблюдавшая за хозяйкой из-под полуопущенных ресниц Мэри подавила улыбку. Подобное поведение молодой мисс стало для нее уже привычным. Она была назначена личной служанкой Элизы сразу же после возвращения той из Лондона и с тех пор ежедневно становилась вынужденной молчаливо-почтительной участницей этой нудной сцены. Но она не могла себе позволить отказаться от этого места, поскольку найти работу в приличном доме, да еще и с такой платой, которую она получала у Лэганнов, было не так просто. И уж тем более она не могла допустить, чтобы ее уволили. За время пребывания в этом доме почтенная женщина достаточно хорошо изучила характер благородных, знатных и милых леди Лэганн, чтобы понять, что в случае ее увольнения за какую-нибудь действительную или вымышленную провинность на любых попытках найти работу хоть в одном уважаемом доме огромного Чикаго можно будет сразу с уверенностью и навсегда поставить крест, а потому молча и терпеливо сносила все упреки и унижения со стороны хозяек, не взирая на их справедливость или несправедливость, предпочитая просто не обращать на это внимания. Вот и сейчас любому человеку, мало-мальски знакомому с общепринятыми правилами поведения, было очевидно, что хотя прическа мисс Элизы безупречна, но наряд, выбранный ею, совершенно не соответствует времени суток.

«Да и фасон ее платья слишком вызывающ, – неодобрительно думала Мэри, терпеливо выжидая, когда же хозяйка закончит инспектировать свою прическу и выскажет ей свое недовольство и/или наконец-то позволит удалиться. – Ей всего девятнадцать, к тому же, она не замужем. Такой низкий вырез абсолютно неприличен для столь юной и благородной девицы. Еще хоть на четверть дюйма ниже – и этот наряд был бы просто вульгарным! Господи, да такой фасон не подобает даже посудомойке!!! Хотя нравы нынешней молодежи таковы, что иной раз и не знаешь, кто приличнее будет – такая вот дама или кухарка. Совсем распустились!!! Да раньше ни одна благородная девушка даже не взглянула бы на такую стыдобищу, не то что на себя надеть да перед людьми показаться! А коли кто увидел бы девицу в платье с таким вырезом, так сплетен и позора не оберешься-не оправдаешься, на глаза не покажешься. А уж о репутации после такого и говорить не приходилось! А нынче – на тебе! Все, что угодно! Что пожелаешь, то и прилично! Ужас!!! И куда катится наш мир?»

Но несмотря на то, что внутри у нее буквально все кипело от негодования и осуждения, на лице женщины не отразилось даже слабого намека на те эмоции, что обуревали в эту минуту ее душу. Мэри достаточно ясно и четко представляла себе, что произойдет, если у юной мисс Лэганн мелькнет хотя бы подозрение, что ее служанка – низшее и совершенно недостойное внимания благородной и знатной девушки существо, чья главная и единственная цель в жизни – выполнять ее указания и прихоти и которое в принципе не имело права о чем-либо думать – осмелилось не только судить свою хозяйку, но и вынести в результате столь нелестный приговор, а потому на лице служанки застыло приличествующее ее положению покорно-угодливое выражение. Ей совсем ни к чему были неприятности. Да и менять работу в ее возрасте было уже достаточно сложно. К тому же, все происходящее было совершенно не ее делом, поэтому Мэри предпочитала молча выполнять данные распоряжения и держать язык за зубами.