– И что же это за выход?

– Ну, разумеется, свадьба.

– В чем дело? Почему вы выглядите такими потрясенными? По-моему, это очень разумное решение и мне казалось, вы не будете иметь ничего против. Или я не права?

– Да. Вернее, нет. Тьфу, черт! Короче, я не знаю! В принципе я… я… Я не против. Раз уж так сложились обстоятельства.

– Отлично, Томас! Другого я от тебя и не ожидала. Пати, а что об этом думаешь ты?

– Это невозможно! Я не выйду замуж за Томаса Паркера! НИ ЗА ЧТО! НИКОГДА!

Этот короткий разговор бесконечным эхом вертелся в памяти, растравляя старые раны. Отвернувшись от окна, Пати уткнулась лицом в ладони. “Нет, Том. Я не выйду за тебя замуж. Никогда! НИКОГДА! Я уже любила человека, который не любил меня, и знаю, как это больно – узнать правду. Второй раз я этого не вынесу. Поэтому я не выйду за тебя замуж. Прости, если сделала тебе больно, но так будет лучше. И для меня. И для тебя, хотя, быть может, сейчас ты этого не понимаешь и считаешь меня жестокосердной”. Медленно, словно нехотя, она отняла руки от лица и, выдвинув ящик стола, вытащила старую толстую тетрадь в черной кожаной обложке. С минуту она просто смотрела на нее. Ее глаза были сухи, лицо бледно, а губы сурово поджаты. – Я люблю тебя, Кенди, – прошептала тишина голосом умирающего Стира. – Я люблю тебя, Кенди, – только на этот раз это был голос Тома. Тома, которого сбросила лошадь. Тома, мечущегося в бреду в доме доктора Харриса, когда Пати ухаживала за ним.

“Одно и то же. Все одно и то же. Замкнутый круг. Беги-не беги, выхода все равно нет. Господи, сколько же я могу наступать на одни и те же грабли?!! Почему каждый раз, стоит моему сердцу открыться кому-нибудь навстречу, как ты неумолимо ставишь на моем пути Кенди?!! Почему?!! Разве это справедливо? Чем я заслужила эту боль? Чем?!! ЗА ЧТО?!! Впрочем, к чему эти вопросы. Ты ведь все равно не ответишь. Все есть так, как есть, не правда ли? Что ж… Ты прав, Господи. Вместе того, чтобы попусту роптать, займемся тем, что действительно важно”.

Тряхнув головой, она торопливо сунула дневник на место и задвинула ящик, после чего, сев за стол, взяла бумагу и перо. Первые ровные строки легли на белоснежный лист: “Майами, Уэнстон-сквер, 16. Здравствуйте, папа и мама. Знаю, что давно не писала…”

====== Часть 32. Леди Макбет ======

Февраль 1919 года. Нью-Йорк.

Поздний вечер.

Очередная бесконечная репетиция закончилась. Правда, на этот раз ее окончание было отмечено неплохой новостью. Выдав последние едкие комментарии по поводу их игры в целом и каждого по отдельности, Эдвард Стэнфорд милостиво объявил о том, что «репетиция окончена», но тут же попросил задержаться еще на несколько минут. После чего, приняв горделивую позу, торжественно объявил, что задумал постановку новой пьесы и, выдержав положенную паузу в лучших традициях актерского мастерства, с нескрываемым удовольствием сообщил название пьесы. «Макбет». Уильям Шекспир. Трагедия. В их глазах единодушно читалось недоумение. Раньше их труппа ставила главным образом комедии. Более того, актерский состав был подобран именно исходя из этого приоритета. Исключением стали лишь «Ромео и Джульетта», но все участники труппы до сих пор содрогались, вспоминая ту постановку. И вдруг снова замахнуться на Шекспира! И не на легкую комедийную пьесу, а на настоящую трагедию. Это было смело. И неожиданно. Пожалуй, даже больше неожиданно. Часть ролей была распределена тут же. Услышав, что ему предстоит сыграть Малькольма, старшего сына короля Шотландии, Терри лишь чуть приподнял брови, а затем пожал плечами и направился к выходу. Малькольм так Малькольм. Какая разница. Для него это не имело значения. Шарлю достался образ Дональбайна – младшего сына шотландского короля. Но главная проблема возникла с женскими ролями. В том числе и с отсутствием в труппе подходящей кандидатуры на одну из главных женских ролей – леди Макбет. Однако, не смутившись ни на секунду, Эдвард сообщил, что на днях будут объявлены пробы на все незанятые роли. На этом новости закончились, и актеры с облегчением поплелись в свои гримерные с единственным желанием: побыстрее добраться домой и наконец-то отдохнуть. Грядущие сложности мало кого беспокоили, ведь они наступят завтра. А до завтра было далеко, как до звезд. – Уж не твой ли вечно мрачный вид навел нашего Эда на мысль поставить трагедию? – невесело сострил Шарль по пути в гримерную и покосился на плетущегося рядом Терри, но тот лишь устало повел плечом. – М-да… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Где-то в глубине души Терри всецело разделял «оптимизм» друга, но его лицо сохранило привычное ледяное спокойствие. Он так привык подавлять эмоции, что иногда всерьез сомневался, есть ли они у него вообще или он уже разучился чувствовать. Вот и удивление, и беспокойство, вызванные неожиданным заявлением Эда, едва зашевелились, скользнули легкой дымкой по горизонту сознания и тут же исчезли, словно их и не было. Добравшись до гримерной, Шарль и Терри освободились от костюмов и принялись снимать грим. Сидя за своим трюмо, Шарль по уже сложившейся привычке украдкой наблюдал за другом. О помолвке Терри и Сюзанны было объявлено официально. В труппе все очень обрадовались этой долгожданной новости и искренне поздравляли Терри и передавали поздравления и пожелания счастья Сюзанне. Вот-вот должен был быть назначен день венчания. Терри же совсем не изменился и не выказывал ни радости, ни отчаянья. Разве что стал еще чуть более замкнут. «Если раньше его амплуа был образ романтического героя, то теперь ему больше подойдут трагические роли, – подумал Шарль. – Что ж… «Макбет» – его идеальный шанс показать себя в лучшем свете». Молча покончив с гримом, он одернул костюм и пригладил растрепавшиеся волосы. В последнее время они мало разговаривали и все больше молчали в присутствии друг друга, но при этом Шарль каким-то совершенно непостижимым образом почти физически ощущал, что они стали ближе. «Беда объединяет гораздо чаще и сильнее, нежели счастье», – пришел он к выводу, поразмыслив минуту-другую. В труппе внезапную молчаливость Шарля встретили легким недоумением, но вскоре привыкли и стали принимать как нечто само собой разумеющееся. Однако Чарли необъяснимая угрюмость второго друга повергла в настоящий шок. – Похоже, это заразно, – мрачно пошутил он, сверля его и Терри вопросительными взглядами. Но его взгляды остались без объяснений, а вопросы – без ответов. Шарлю совершенно не хотелось обсуждать болезненную тему неожиданно возникшего любовного треугольника, а Терри настолько погрузился в себя, что не замечал ничего вокруг, в том числе и очевидной увлеченности Шарля его невестой. Ему это просто не пришло в голову. Покинув гримерную, они быстро миновали фойе, погруженное в дремотную темноту, и вышли на улицу.

Падал снег. Морозная пыль искрилась в свете фонарей, устилая улицу пушистым покрывалом. Изредка ветер гнал поземку.

– Я иду к Сюзанне, – коротко сказал Терри и вопросительно посмотрел на друга.

Легкая улыбка скользнула по губам Шарля, не коснувшись черных глаз, а спустя мгновение их скрыли опустившиеся ресницы. Но мигом позже молодой человек, как обычно, молча покачал головой.

– Я лучше домой. Устал, – также коротко ответил он. – Увидимся.

Секунду Терри смотрел ему вслед, а затем пожал плечами и пошел прочь.

Чай был превосходным. Как всегда. Терри сделал последний глоток и поставил чашку на поднос. Сидя напротив, Сюзанна молча наблюдала за своим теперь уже официальным женихом. Только вместо немого обожания, так часто светившегося в ее глазах, когда она смотрела на него раньше, в них теперь царила странная задумчивость. Так ученый наблюдает за поведением подопытной мыши, ставя очередной эксперимент – свысока, алчно и внимательно, ловя каждое движение и делая из него свои, одному ему ведомые, выводы. Впрочем, Терри, как всегда, не замечал этого. А быть может, ему просто было безразлично.

– Как дела в театре?

– Как обычно, неплохо, – по губам Терри скользнула едва заметная усмешка. – Эд пытается сделать из нас совершенство.

– Получается? – улыбнулась Сюзанна.

Терри пожал плечами.

– С переменным успехом. Но Эд своего добьется. Как обычно. Кстати, сегодня он объявил, что собирается ставить новую пьесу.

– Правда? – Сюзанна заметно оживилась. Она любила слушать о новых постановках, первых репетициях, их сложностях и удачах. – И что это за пьеса?

– «Макбет».

– «Макбет»?!! – ахнула Сюзанна.

– Угу, – подтвердил Терри.

– Но… Но это же трагедия.

– Ну да. Как, впрочем, и «Ромео и Джульетта». «Нет повести печальнее на свете…» – картинно продекламировал он.

– Я не совсем это хотела сказать. Я не сомневаюсь в таланте и способностях Эдварда, – замялась Сюзанна, – Просто… Просто… «Ромео и Джульетта» и «Макбет» – слишком разные вещи. Шекспир сам по себе не так прост, как кажется. А Эдвард еще ни разу не ставил такие серьезные трагические пьесы. Да и актерский состав нашей труппы, как мне кажется, не рассчитан на такие постановки.