– Не за что, – коротко ответила она и отвернулась, закусив губу. И все-таки это было слишком больно.

“Я любила тебя, Терри. И все еще люблю. Но ты никогда не любил меня, а потому я должна отпустить тебя. Пора”.

– Это тебе спасибо, Терри. За то, что был рядом. За то, что дал мне силы пережить все это. Без тебя я бы не справилась. И надеюсь, ты позволишь мне остаться твоим другом.

– Ты всегда была мне другом, – тихо ответил Терри. – Но ты не захотела им быть. Ты хотела большего. Больше, чем я мог тебе дать.

– Да, я знаю. Но теперь я хочу быть твоим другом. Нет, не так – теперь я готова быть тебе всего лишь другом. Отвернувшись, Сюзанна взглянула в окно. – Уже поздно. Мне пора, да и тебе тоже. Об остальном поговорим как-нибудь в другой раз. Прости, что задержала. – Ничего, – эхом откликнулся Терри. – Все в порядке. – Что ж, – Сюзанна медленно и слегка неловко поднялась. Терри хотел ей помочь, но она мягко, но решительно отстранила его руку. – Я справлюсь. Спасибо, но если я хочу жить нормальной жизнью, то должна научиться заботиться о себе самостоятельно, не прибегая ежесекундно к помощи окружающих. До свидания, Терри.

– До свидания, – тихо ответил Терри, глядя, как она медленно и осторожно идет к двери. – Сюзанна…

– Да? – она обернулась и вопросительно посмотрела на него.

– Прости, что не оправдал твоих надежд. Я старался. Я действительно старался.

– Я знаю, Терри, и благодарна тебе за это. Но нельзя полюбить насильно. Теперь я это понимаю.

Тут ее взгляд снова упал на трюмо напротив того, возле которого стоял Терри. – А Шарль здесь? – не удержавшись, осторожно поинтересовалась Сюзанна. Но поглощенный своими мыслями Терри не заметил странного напряжения в ее голосе. – Нет, он уже ушел. Кстати, он тоже играет в “Макбете”. Дональбайна. – Да, ты говорил, – едва заметная улыбка скользнула по губам Сюзанны, а голубые глаза загадочно блеснули. – Значит, скоро увидимся. Она открыла дверь и сделала первый шаг в свою новую жизнь. После ее ухода он еще целую минуту продолжал тупо смотреть на дверь, пытаясь не то, что осмыслить, но хотя бы просто понять, что же только что произошло. А затем нахлынуло облегчение. А за ним пришло счастье. Счастье, оплаченное по самой высокой цене. Долгожданное. Выстраданное. И от этого почти нестерпимое. Тело наполнилось легкостью, словно с плеч внезапно свалилось десять гор, а душа воспарила, уносясь к небесам на крыльях бесконечной, ослепительной радости. Он был счастлив. Он был свободен. «Свободен. Наконец-то свободен! Не будет вынужденного брака! Не будет дурацкой карикатурной свадьбы! Не придется день за днем притворяться, изображая счастливого супруга, безмерно любящего свою жену! Я свободен! СВОБОДЕН!!!» Хотелось кричать от этого ошеломляющего, захлестывающего, переполняющего душу и бьющего через край счастья. Схватив плащ, Терри бросился на улицу. Мальчик в фойе удивленно посмотрел ему вслед, но Терри даже не взглянул в его сторону. Он вообще ничего не видел и не слышал, кроме все громче и громче звучащей внутри опьяняющей музыки счастья.

Падал снег. Терри запрокинул голову и закрыл глаза, наслаждаясь колючими ледяными поцелуями искрящихся снежинок.

– Эй, Терри, привет! – ворвался в охватившую его эйфорию голос Чарли. – Привет, – пробормотал Терри, не открывая глаз, и улыбнулся. – Э-э…? Вздохнув, Терри открыл глаза и посмотрел на друга. Сияющие счастьем глаза цвета темного изумруда встретились с вопросительным взглядом карих глаз, и Терри улыбнулся еще шире. – Что? Легкое удивление на лице Чарли сменилось гримасой беспокойства. – Терри? – тихо и осторожно произнес Чарли, как если бы говорил с умственно отсталым или душевнобольным человеком. – Э-э… Всё в порядке? Продолжая улыбаться, Терри пожал плечами. – Да, вполне, – но, подумав мгновение, отрицательно покачал головой. – Нет, лучше, чем в порядке! Намного лучше! Чарли помрачнел еще больше. – Что случилось? – Ничего, – Терри снова перевел взгляд на раскинувшееся черным бархатом ночное небо, – Все в порядке, Чарли. Всё в полном порядке. Всё просто замечательно. Лучше и быть не может! Падающий снег в свете фонарей трепетал серебристо-радужной дымкой. А он был свободен. Свободен. И безумно счастлив. А еще ему нестерпимо, почти до боли хотелось взлететь и мчаться очертя голову по ночному небу, подобно метеору. Так, чтобы ветер свистел в ушах. Мчаться в затаившийся в ночи далекий Чикаго навстречу его золотоволосой зеленоглазой фее. И вдруг, к бесконечному изумлению Чарли, Терри расхохотался. Громко. Весело. Беззаботно. Так, как не смеялся никогда раньше. А затем раскинул руки, словно хотел обнять весь мир, и крикнул во всю мочь:

– Кенди, я люблю тебя!

«Спятил, – коротко резюмировал Чарли, наблюдая за странным поведением друга. – Точно спятил. Напрочь съехал с катушек. Вот дьявол! И угораздило же именно меня встретить его в таком состоянии. Как будто мало в жизни проблем. А ведь шел же домой, надеялся отдохнуть. Как же! Отдохнешь теперь, когда с него глаз нельзя спускать. Псих-психом, а все-таки друг. Еще натворит чего, и что я потом Шарлю скажу? А мисс Марлоу? И той зеленоглазой малышке-медсестре? Что видел, в каком он состоянии, и отпустил? Да, де Шарни убьет меня на месте! И будет прав! С друзьями так нельзя. Видишь, плохо другу – помоги. А он вон совсем невменяемый. Будто не видит и не слышит. И вокруг ни души. Нет, нельзя его одного оставлять. Случись что – сам себе потом не прощу. Что же с ним делать?» Но тут Терри неожиданно сорвался с места и почти бегом устремился вдоль улицы. – Стой! – завопил Чарли, бросаясь следом. – Ты куда?!! – На вокзал! – крикнул тот, не оборачиваясь и не сбавляя шага. – Я еду в Чикаго! Ближайшим поездом! «Ну, точно спятил! Эх, и угораздило же меня! Вот черт!» – обреченно подумал Чарли и прибавил скорость.

====== Часть 33. Снова вместе. ======

Февраль 1919 года.

Чикаго.

Они сидели за столиком у самого окна. Это было ее любимое место. За украшенным морозными узорами стеклом падал снег. Сделав глоток горячего чая, Кенди блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь его необычным терпким вкусом и ароматом. Сегодня она могла позволить себе расслабиться и получить удовольствие от жизни – в конце концов, это был ее законный выходной день. И Кенди намеревалась распорядиться им в полной мере и с максимальной пользой. Обычно по выходным она, Альберт и Арчи встречались в этом небольшом, но очень уютном кафе, примостившемся неподалеку от центра города, на одной из тихих боковых улочек, где пили чай с пирожными, а потом отправлялись побродить по улицам. Но в этот раз Арчи с ними не было. Дела требовали его присутствия в Бостоне, и он передал через Альберта свои извинения.

«О, кстати, говоря об Альберте!»

Кенди открыла глаза и уперлась взглядом в сидящего напротив мужчину, внимательно изучая выражение его лица. Но Альберт не заметил этого. Его пристальный немигающий взгляд был устремлен настоящую перед ним чашку с остывающим кофе. В глазах Кенди в который раз мелькнуло удивленное непонимание, которое впрочем тут же сменилось уже ставшим привычным беспокойством. Да, странное поведение Альберта в последнее время очень беспокоило ее. Прежние добродушие и открытость сменились замкнутой отстраненностью, а искрящиеся весельем глаза стали задумчивыми и печальными, словно небо перед грозой. Казалось, на всем его облике лежала печать хмурых раздумий. Но в чем была причина этой печали? Что за мысли не давали ему покоя? На эти вопросы у Кенди не было ответов. А Альберт на все ее расспросы либо отмалчивался, либо ссылался на множество важных дел, усталость или просто говорил, что ей показалось, и вымученно улыбался. И его откровенная ложь, и эта ужасная вымученная улыбка еще сильнее тревожили Кенди.

А Альберт думал о Шанталь. Он думал о ней постоянно. Куда бы он ни шел, и чтобы он ни делал, ее образ преследовал его повсюду. Дома, в офисе, на приемах, во сне – он нигде не находил покоя. Воспоминания, как невидимый убийца, прятались в его сердце, чтобы в самый неподходящий момент в очередной раз поразить неизбывной болью и стыдом. После инцидента в Лэйквуде он не видел Шанталь и ничего не слышал о ней. Справедливости ради следует сказать, что он прилагал для этого немало усилий. Альберт старательно избегал всего, что могло бы ему хоть чем-то напомнить о его страстной любви и безумной выходке. Ему было невыносимо стыдно за себя и за то, что он сделал, а один звук ее имени мгновенно оживлял болезненные воспоминания, придавая им остроту реальности и делая чувство стыда невыносимым. Его душа кровоточила и разрывалась на части. Он стремился к ней и… не хотел ее видеть. Нет, хотел! Ничего он не жала более страстно, чем увидеть ее еще раз. Хоть на мгновение! И не мог! Не мог заставить себя снова пойти к ней. Взглянуть в это божественное лицо, в эти немыслимо прекрасные глаза и увидеть в них боль и отвращение. После того, что он сделал, она должна была ненавидеть его. Он знал это. Десятки, сотни, тысячи, миллионы раз говорил себе, что он был прав. Что она заслужила то, как он с ней поступил. Это она лгала ему. Она посмеялась над его искренней и пылкой любовью, его преклонением перед ней, предпочтя его чистому чувству дешевую интрижку с негодяем Блэкбурном. Как и с сотнями других, что были до него и будут после него. А он, наивный влюбленный глупец, вознес ее на пьедестал. Он готов был поклоняться ей, словно богине. Она стала смыслом его жизни, ее светом, ее солнцем, но ей все это было не нужно. Ей были нужны лишь деньги и драгоценности. Она предпочитала то, что можно потрогать, оценить и продать. Как и все, подобные ей! Так почему же она предпочла ему этого старого похотливого идиота Блэкбурна? Ведь он, Альберт, мог дать ей больше! Он мог ей дать то, о чем она и мечтать не смела! Так почему? Зачем рассказывала ему красивые сказки о том, что им не суждено быть вместе?! Что она слишком дорожит своей репутацией! Что сплетни могут причинить вред не только ей, но и тем, кто от нее зависит! Почему?! Зачем?! Зачем?!! Все оказалось ложью. Она обманывала его. С самого начала. С первого взгляда и до последнего. И он лишь заставил заплатить ее за это. За ее ложь. За то, что она и Блэкбурн посмеялись над ним, как над глупым щенком. За его боль. Он наказал ее. Жестоко. Ужасно. Беспощадно. Но она заслужила это. Это была не месть, но возмездие. Это была справедливость. Он твердил это себе постоянно. Он верил в это. И не верил. Где-то глубоко внутри, в самом темном уголке сердца, там, куда не было хода даже этим ужасным воспоминаниям, затаилось сомнение. Или быть может надежда. Безумная и безнадежная надежда на то, что он все же ошибся. И именно это сомнение, эта сумасшедшая надежда не давали ему покоя, заставляя вновь и вновь вскрывать кровоточащие раны и, утопая в стыде и боли, вспоминать, вспоминать, вспоминать.