— Мы почти приехали, — заметила Ксантия. — Разве ты не хотел кое-что сделать перед тем, как мы прибудем?

— Ах, да. — Выражение лица Ротуэлла, кажется, стало еще более мрачным, если это было возможно. Но он наклонился и взял странную кожаную шкатулку, которая стояла на полу экипажа каждый день с тех пор, как они покинули Лондон. Барон пристроил шкатулку на своем колене и почти ласково провел рукой по ее поверхности, словно смахивая пыль, хотя никакой пыли там не было.

— Мы с твоей тетей привезли это из Бриджтауна, — сказал он, в его взгляде появилась неожиданная мягкость. И все же он смотрел не на Мартинику, а на шкатулку. — Ксантия подумала, что тебе настало время получить это.

Он потянулся через разделявшее их пространство экипажа и бережно опустил шкатулку на колени Мартинике. Шкатулка скорее напоминала маленький дорожный несессер из нескольких отделений. Заинтригованная, Мартиника открыла один из ящичков. На подкладке из голубого бархата устроилась длинная нитка перламутрово-белых жемчужин. Во втором ящичке обнаружились вычурная изумрудная подвеска и подходящая к ней пара длинных, искусно выгнутых серег.

— Эти тебе носить еще слишком рано, — предупредила тетя Ксантия. — Но жемчуг и некоторые другие украшения ты сможешь надевать уже сейчас, если захочешь.

Ошеломленная, Мартиника подняла крышку. Из разных отделений ей подмигнули броши и серьги. Одна из них, простая золотая брошка с мелким жемчугом немедленно показалась ей знакомой.

— Маман, — прошептала она с внезапным приливом тоски. — Они принадлежали ей, не так ли?

Ксантия положила ладонь поверх ее рук.

— Некоторые из них — подарки твоего биологического отца перед тем… хм, перед тем, как она приехала на Барбадос. Но большинство украшений купил ей мой брат Люк после того, как они поженились. Ты была слишком мала, чтобы помнить их.

— И теперь они мои?

Ксантия кивнула. Мартиника посмотрела на сидевшего напротив Ротуэлла, но его взгляд уже вернулся к окну. Горячие слезы подступили к ее глазам, а ее сердце разрывалось от почти сокрушительной волны горя и признательности. И все же тут была и боль. Боль и глубокое чувство неполноценности. Ротуэллу, точно так же, как и ее родному отцу, она никогда не была нужна. Возможно, и ее отчим тоже никогда по-настоящему не хотел ее? Возможно, он просто был добр, чтобы угодить ее матери? В этом заключался ее самый глубокий, самый тайный страх.

Но в отличие от его покойного брата, пренебрежение Ротуэлла было очевидным, и Мартинике отчаянно хотелось знать, отчего это так. Почему она недостойна любви? Что с ней не так? Но если Ротуэлл и заметил ее боль, то это невозможно было различить на его лице. С таким же успехом барон мог бы передать ей пару старых туфель.

— Милорд? — спросила она. — Вы желаете, чтобы я получила их?

Ротуэлл снова отвернулся от окна, и не глядя на нее по-настоящему, сделал едва различимый снисходительный жест тыльной стороной руки.

— Если это доставит тебе удовольствие, — проговорил он. — Но если эти украшения тебе не интересны, то мы сможем продать их.

Продать их? Продать драгоценности ее матери? Мартиника скорее продаст самого Ротуэлла — не то, чтобы кто-то в здравом уме захотел купить его. Или все-таки кто-то захотел бы? Миссис Харрис всегда говорила, что о вкусах не спорят. Мартиника бегло оглядела фигуру опекуна, которая, надо признаться, оказалась внушительной и мускулистой. При этом он обладал высоким ростом, а его покрытые мозолями руки с длинными пальцами выглядели сильными после тяжелой работы. И, к ее изумлению, он был молод.

Мартинику отослали из дома в тринадцать лет, когда едва прошло шесть месяцев со смерти ее родителей. Тогда она полагала, что Ротуэлл — старый и черствый. Только теперь девушка осознала, что он все еще очень молодой человек. В Ротуэлле все было темным — его волосы, глаза, и да, даже цвет его лица. Годы тяжелой работы под солнцем Барбадоса сделали его кожу намного темнее, чем ее собственная, и оставили сеть тонких морщинок в уголках его глаз. Но самой темной чертой Ротуэлла была его личность. Нет, несмотря на его богатство, никто не склонен хотеть Ротуэлла.

Но ее мнение на сей счет, очевидно, оказалось неверным.

— Киран! — Мартиника услышала раздавшийся крик еще до того, как их карета остановилась.

Она выглянула наружу и увидела молодую женщину, которая быстро спускалась по парадным ступеням красивого кирпичного особняка. Она выглядела на тридцать с хвостиком, с улыбающимися глазами и широким, благодушным ртом.

— Кузина Памела, — прошептал Ротуэлл сестре. Затем он распахнул дверь и вышел из экипажа.

Леди бросилась вперед, чтобы схватить его за руку, прежде чем он сумел помочь Ксантии выбраться из кареты. Однако вскоре все они стояли на покрытой гравием подъездной дорожке, а леди Шарп обнимала Ксантию.