Одно - Высоцкий, Окуджава, Галич...- условно можно назвать общественно-политическим. И c ним было более-менее все ясно. Яркие социальные зарисовки. Военный драматизм и героика (у Высоцкого). Напоминания о трагизме недавнего прошлого. Ирония над "шагающими в ногу" в настоящем. Просто лирика ("Виноградную косточку в теплую землю зарою...). И во всем этом и за всем этим - открытая или занавешанная изысканными иносказаниями критика власти и режима. В общем, нормальный диссиданс! Антисоветчина, как его тогда называли. На фестивале в этом жанре с отчаянностью камикадзе блеснул Александр Галич, выдав в двух больших сольных концертах такие залпы, от которых, как свидетельствовали очевидцы, у присутствовавшего партийного начальства просто головы проваливались в шеи. Чего стоила по тем временам одна "Памяти Пастернака"! А какого было партийным

боссам слушать издевателькие куплеты "Песни о прибавочной стоимости"!

С этим разобрались быстро. Пройдет шесть лет, и Галичу придется эвакуироваться из Страны Советов. А Высоцкого и Окуджаву власть вынуждена была терпеть только из-за их безграничной популярности, с одной стороны, и довольно умеренной, иносказательной фрондой, с другой. При этом площадок, подобных новосибирской, у них не возникало уже никогда.

А вот с другим, более обширным слоем бардовщины, который условно можно назвать "За туманом", и представленным таким рядом, как Городницкий, Вихарев, Визбор, Ким, Клячкин, Кукин, Новелла Матвеева.., было сложнее. В них не было никакой крамолы - сплошная "слезливая лирика", воспевающая "щемящее чувство дороги" и искры походных костров. Попробуй - разберись, в чем кайф у тех, которым "немного надо, была бы суха палатка, да был бы не скучен путь". И которые все время идут и едут за тысячи верст. Куда, зачем ? Почему надо мокнуть и греться у костров черт знает в каких дебрях? Лезть в горы, балдеть от лавин, чей "предательский путь" выштопан на штормовке? Партийно-кгбэшному окуляру вся эта "блажь" была непонятна, но очевидной опасности не демонстрировала. Поэтому власть не противилась фестивалям и слетам "туристической" песни, расплодившимся в 70-е по всей стране.

Впрочем, своим чутьем определенное беспокойство она, безусловно, ощущала. Поэтому Вопрос спустили комсомолу, который попытался оседлать все эти "походные настроения". Была создана сеть "клубов авторской песни", которая попыталась направить бардовскую лирику в "полезное русло". Давайте, ребятки, берите свои гитары и стишки, и вперед! На целину, на "стройки коммунизма". В дальние края, где мыться приходится росой, а греться у костра. В Казахстан, в Сибирь, в Магадан...Ну, или в самом банальном случае - по осени на студенческую картошку.

Когда слушаешь Визбора или Клячкина, понимаешь, что такие слова и музыкальные интонации адекватно чувствовать могли только люди именно того времени. И только тогда. И когда те- прежние -сегодня собираются в залах, чтобы вспомнить молодые годы на концертах уже седых прежних кумиров, даже они уже воспринимают их лишь как ностальжи. Чего уж говорить об иностранцах, причем не только каких-нибудь рациональных немцах или американцах, но и прошедших "социалистическую закалку" поляках или венграх. Да и нынешний молодой россиянин едва ли способен без иронии подпевать странные тексты о поездках "за туманом и за запахом тайги".

Потому что, как мне кажется, бардовское творчество - это лишь эстетический рефрен одного из ликов субкультуры, рожденной в соврешенно определенных и уникальных условиях прощания с "оттепелью". И по сути своей отразило стремление отгородиться, изолироваться от быстро набирающего обороты старческого брежневского маразма. Уйти в собственный мир ценностей и отношений - замкнутый и интимный. В этом чертоге поэтизированной природы даже город наполнен образами леса. "Здесь как унылые моржи, машины фыркают моторами. И льются рельсы монотонные, как серебристые ужи". А человеческие отношения проникнуты чистотой и романтическим флером . Внешне суровые, аскетичные, грубоватые ( "они в городах не блещут говорят"), обитатели этого виртуального царства превыше всего ценят мужество, верность и нежность. Вместо трескучей комсомольской задоринки здесь царит теплая грусть, а вместо боевой "социалистической коллективинки" - унисон близких по духу людей. Ими пропитаны гитарные трели, ни с чем несравнимые порой в своей пронзительной нежности ("Милая моя, солнышко лесное. Где в каких краях встретимся с тобою?").

Если расценивать это явление в категориях политологии, это была очень свобразная форма моральной оппозиции в виде уползания под панцырь, подобная защитной реакции улитки или черепахи.

Речь идет, конечно, о крайне абстрактном и виртуальном панцыре из вкусов, норм и ощущений. При этом роль бардов в его создании была, определяющая, но, конечно, спонтанная. Это не был социальный проект хоть с какими-то организационными потугами. А был всего лишь мир этического экспромта, замешанный на поэзии и музыке, возникающий подобно волне. И сеть адептов его плелась через гитарных последователей тогдашних кумиров или их подражателей. Их расплодилось в конце шестидесятых - первой половине семидесятых - превеликое множество. В отличие от поэтической антисоветчины, "затуманный" тренд бардовского творчества принял массовый масштаб. Без преувеличения можно сказать, что каждый крупный город, каждый вуз имел своего Кукина или Аду Якушеву. Ну, а владение гитарой стало своего рода визиткой молодежного неформального лидера.

Полагаю, что это была реакция той части молодежи и общества в целом, которая еще совсем недавно - в конце 50-х тешила себя иллюзиями о "подлинном социализма". И готова даже была пофантазировать на тему "светлого коммунистического будущего".А когда в 1968 на всех этих сказках "оттепели" был поставлен крест, этот позитив обрел столь экзальтированную личину ухода от действительности. Как декаданс в эпоху революционного напряжения и реакции.

Не удивительно, что базируясь на столь кисейной основе, бардовское позиционирование не могло быть ни устойчивым, ни долговечным. Причем "благоволение" комсомола только ускорило его опошление и увядание. На его призывы вкалывать с отдыхом под песни у вечерних костров молодежь ответила едким сарказмом типа: "А я еду, а я еду за деньгами, за туманом ездят только дураки".

Уже в начале 70-х романтическая нота стала утрачивать свою первоначальную искренность и девальвировать либо в сторону обычного шлягера ( а ля Розенбаум ), либо в актуальную критическую тематику (а ля Высоцкий), которая стала все больше вытеснять "костровую лирику" и присутствовать в текстах ее представителей. Например, того же Юлия Кима, который в 70-е работает в "Хронике текущих событий", пишет пьесы. "Бригантины" и "костры на снегу" остались лишь в качестве традиционной атрибутики студенческих тусовок. В своем изначальном звучании она сохранилась лишь в душах тех, чья юность по графику жизни совпала с волной уходящих надежд. Разумеется, далеко не у всех. И это один из тех странных феноменов социалистического прошлого, подлинные звуки которого станут непоняткой, умерев с последними его носителями.