Анастасия умолкла, заметив, как побледнела Ода.

Неимоверным усилием воли Ода заставила себя справиться с волнением.

–  Может быть, этот слух пустой?
– спросила она.

Она была готова осыпать Анастасию золотом, лишь бы та согласилась с этим.

Гречанка разочаровала ее, качнув своей красивой головой и произнесла со вздохом:

–  Я бы многое дала за то, чтобы это было неправдой. Ростислав был такой милый! Он называл меня «синеокая пава» и так почтительно целовал при встречах и прощаниях, словно стеснялся проявлять свои чувства. Я не раз подсказывала ему взглядом, что со мной он может быть и посмелее. Он хоть и доводился мне племянником, но был моложе меня всего на четыре года. Разве думаешь о каком-то там родстве, когда рядом такой красивый молодой витязь. В такие моменты думаешь совсем о другом, пусть это и грех.
– Анастасия посмотрела на Оду с подкупающей доверительностью, оставив ненадолго пяльцы.
– Не поверишь, я жутко завидовала Ланке, которой так повезло с мужем. Сколько ночей я не могла заснуть, думая о Ростиславе. Я все время ждала встречи с ним и одновременно боялась его видеть. Порой один взгляд или случайное прикосновение его руки пробуждали во мне желание отдаться ему. Я сгорала от стыда. Мне казалось, это заметно всем окружающим и только Ростислав ничего не замечает.
– Анастасия печально вздохнула и вновь взялась за пяльцы.
– Бедный Ростислав!.. Несчастная Ланка!..
– тихо промолвила она.

Ода слушала Анастасию со смешанным чувством изумления и ревности.

«Так вот ты какая «неприступная греческая богиня»!
– подумала она.
– Выходит, не столь уж ты неприступна».

«Неприступной греческой богиней» за глаза называл Анастасию Святослав, который как-то под хмельком признался боярину Перенегу, не подозревая, что его слышит Ода, что он «не прочь бы помять дивные перси и бедра Всеволодовой супруги». Но тут же посетовал, мол, «приступу с этой стороны нет никакого».

Воцарившееся молчание было недолгим.

–  У тебя что-то было с Ростиславом?
– не глядя на Оду, тихо спросила Анастасия.

Ода поняла, что чем-то выдала себя, и, не желая на откровенность подруги отвечать недоверчивой холодностью, призналась:

–  Было… Один раз.

–  Счастливая!
– прошептала Анастасия.

Ода бросила на нее удивленный взгляд. Она не поняла, какой оттенок прозвучал в этом единственном слове, беззлобной зависти или скрытой неприязни.

–  Мне казалось, что у тебя все благополучно со… Всеволодом, - промолвила Ода.
– Он так сильно любит тебя! Не то, что мой Святослав.

Анастасия помолчала, потом недовольно бросила:

–  Знала бы ты, как мне надоел этот ревнивец!

И снова Ода была изумлена и ошарашена, перед ней будто сидела не Анастасия, а совсем другая женщина.

–  Всеволод не дает мне повода для блуда с другим мужчиной, он любит меня, не притесняет, блюдет свое тело от других женщин, каких только красавиц я ему не подыскивала!
– с какой-то обреченностью в голосе молвила Анастасия.
– Он жаждет на ложе только меня, что и доказывает мне ночью и днем.

–  И днем?
– невольно вырвалось у Оды, которая и ночи-то далеко не все проводила со Святославом.

–  Да, дорогая моя, - ответила Анастасия с брезгливой усмешкой.
– Это у вас в тереме я отдыхаю, а у себя в Переяславле муж мой иной раз по нескольку раз на дню срывает с меня одежды. Дивлюсь я его ненасытности! Был один человек, с кем и я хотела бы вот так же грешить и денно и нощно, но и тот умер. Потому и завидую тебе. Ты хоть раз да вкусила счастья!

Печаль по Ростиславу еще больше сблизила Оду и Анастасию.

Судьбы их были схожими: обе имели нелюбимых мужей и втайне желали одного и того же человека. И то, что красавец Ростислав ушел из жизни, в какой-то мере уравнивало ту, что однажды побывала в его объятиях, с той, для которой близость с ним так и осталась в мечтах. Теперь у Оды и Анастасии была общая тайна - одна на двоих.

Поздно вечером в ложнице Святослава и Оды произошла ссора.

Ода, лежавшая в постели и тщетно пытавшаяся заснуть, слышала, как пришел муж, как он раздевался, как шепотом читал молитву перед иконой. В конце молитвы Святослав стал благодарить Господа за то, тот взял к себе «строптивца Ростислава» и избавил его от необходимости «обнажать меч на родного племянника».

Эти слова резанули Оду по сердцу, будто ножом отточенным.

–  Стыдись, князь черниговский!
– вскричала она, выскочив из-под одеяла.
– Как тать молишь Бога о милости, через которую в помыслах своих корыстных видишь себя во главе земли Русской! Помышляешь о богатстве и славе, не довольствуясь отцовым наследием и почестями княжьими. Таишь злобные замыслы против братьев своих, как таил против Ростислава. Мнишь о себе, как о светломудром властителе, Бога в союзники взял! Благодаришь Властителя Небесного за подмогу против родного племянника, пред коим ты сам оказался бессилен и жалок, ибо одолел тебя Ростислав без сражения одною хитростью.

Попроси же Всевышнего, чтоб послал он скорую смерть Изяславу и Всеволоду и всем их сыновьям. Представляю, сколь роскошные поминки справил бы ты за их упокой, князь черниговский!

Ода не могла продолжать, рыдания душили ее.

Святослав, поначалу оторопевший от неожиданности, шагнул к супруге, желая ее успокоить.

Но Ода отпрянула от него, как от прокаженного:

–  Не приближайся!.. Гадок ты мне!

–  Что с тобой, горлица моя?
– забормотал Святослав.
– Одумайся! Куда ты?