Таня изо всех сил старалась сделать экскурсию как можно более интересной для детей. Остановившись у полотна Поленова "Христос и грешница", она показала на нижний правый угол картины:

– - Посмотрите-ка сюда, на ослика. Кажется, что он идет прямо на вас. Видите?

– - Ви-и-идим, -- не слишком дружно подтвердили подуставшие ребята.

– - А теперь, не спуская с него глаз, немного отойдите.

– - Ой, он все равно идет на меня!
– - не скрывая удивления и восторга, воскликнул младший мальчуган.

– - Точно, куда бы ты ни встал, откуда бы ты на него ни посмотрел, тебе всегда будет казаться, что он идет прямо на тебя.

Мальчишки немедленно кинулись проверять это утверждение на практике. Бабушка, естественно, поспешила следом, прилагая максимум усилий, чтобы держать внуков хоть в каких-то рамках и при этом не портить им удовольствия. А Таня на пару минут осталась предоставленной самой себе.

Воспользовавшись этим, она подошла к белому мраморному Мефистофелю, изваянному Антокольским. Почему-то этот Мефистофель всегда казался ей даже более порочным, чем его бронзовый двойник, который тоже, кстати, хранится в Русском музее. Бог его знает... или черт его знает почему. Быть может, потому, что в другом конце зала прямо напротив белоснежной фигуры прародителя зла стоит темный бронзовый Христос -- творение того же Антокольского. Ведь добро и зло должны различаться, как небо и земля. Или как темная бронза и белый мрамор.

Таня смотрела на Мефистофеля, смотрела... Мраморные черты под ее взглядом оживали, обретали цвет... и вдруг она поняла, что перед ней уже совсем другое лицо...

С того дня ее стали преследовать видения, а нынешней ночью приснился очень странный сон.

Темное небо перечеркивали зигзаги молний, зловеще озаряя несуразный особняк из красного кирпича. Над его башнями и башенками безмолвно носились стаи летучих мышей, и лишь крики сов нарушали тишину безлунной ночи. С каким-то невероятным квакающим скрипом дверь перед Таней сама собой распахнулась.

Она попала в длинный коридор, освещаемый редкими и сильно чадящими факелами. Неверные, колеблющиеся тени, которые они отбрасывали, казались привидениями. А может, это и были привидения? Таня бежала по бесконечному лабиринту бесконечных коридоров до тех пор, пока не оказалась перед белоснежным мраморным Мефистофелем.

Его тонкие губы кривились в издевательской улыбке, и та же издевка светилась в его мраморных глазах. Таня хотела уйти, однако не тут-то было: прямо на нее шел... нет, не шел, на нее надвигался ослик, вернее, теперь это был уже не маленький ослик, а большой, просто огромный осел. И куда бы она ни поворачивалась, она неизменно натыкалась все на того же упрямого осла. В панике Таня опять повернулась к Мефистофелю, но место мраморного прародителя зла занял совершенно живой Глеб Захаров. Его чувственные губы тоже кривились в издевательской улыбке, издевка светилась и в его серых глазах. А из его очень темных, почти черных волос торчали маленькие рожки. Точно такие же, как у Мефистофеля, только поменьше.

Хуже всего было то, что сама она оказалась на месте Христа со связанными так же, как у него, руками. Ей было просто никуда не деться ни от захаровской улыбки, ни от его гипнотизирующего взгляда.

Он смотрел на нее, она на него, а потом вдруг Таня очутилась в его объятиях. Ее собственные руки, каким-то чудом освобожденные от пут, обвились вокруг захаровской шеи, его руки сжали ее талию, его губы неумолимо приближались к ее губам...

Его губы так и не успели коснуться ее губ, потому что немелодичный звон будильника вырвал Таню из объятий Захарова, и она проснулась с чувством ужасной досады. Вот только отчего? Оттого, что ее посещают такие сновидения, или оттого, что проснулась не вовремя? А все же любопытно, каково это целоваться с дьяволом-искусителем? Впрочем, едва ли можно узнать ответ на данный вопрос, целуясь во сне, хотя...

Но больше всего ее мучил вопрос: почему ей вообще приснился такой странный сон?

К сожалению, толковать сны Таня не умела. Ни с научной, ни с антинаучной точки зрения. Тем не менее весь день она упрямо пыталась разгадать, что бы это значило. Кроме, разумеется, очевидного: коль скоро Захаров занимал ее мысли наяву, когда она была в сознании, он вполне мог завладеть ее подсознанием и вломиться в ее сны. Нет, с сознанием и подсознанием что-то тут было не так. Ведь она отнюдь не стремилась... по крайней мере сознательно не стремилась в каждом атлетически сложенном незнакомце выше среднего роста с темными, коротко подстриженными волосами видеть Захарова! Может, она этого хотела подсознательно?

Танины путаные размышления о сложном взаимодействии собственного сознания и подсознания были прерваны приглушенным, но от этого не менее настойчивым телефонным звонком. Порывшись в сумке, она выудила оттуда мобильник и поднесла его к уху.

– - Стаська, здравствуй!
– - пророкотало в трубке.

Так к ней почти никто не обращался, только ближайшие родственники. Ну, еще старые друзья родителей. Для остальных она была Таней, при этом не все даже знали, что ее полное имя вовсе не Татьяна, а Станислава.

До пяти лет девочка довольно терпеливо объясняла и детям, и взрослым, что ее зовут Стася, а не Тася. Потом одним прекрасным солнечным днем она подралась на детской площадке с мальчиком Стасиком. Этот юный шовинист доказывал, что имя Станислав мужское, а имени Станислава вообще нет. Стася обозвала его дураком и еще новым словом, только что услышанным в песочнице. Мама почему-то стала очень красной. А прочие мамы и бабушки начали возмущаться и ругать ее. И маму почему-то тоже. Почувствовав моральную поддержку, Стасик стукнул Стасю, та его тоже стукнула... Они успели обменяться еще несколькими ударами, прежде чем их растащили. Оба были красные и чрезвычайно недовольные.