А в голосе явный вызов. Точно, на пределе парень, раз он таким тоном мамочке отвечает. Ох, чую, быть беде….

– Ума палата, да другая не почата, а та, что почата, совсем не покрыта. Учен ты, Федя, да не разумен, а из глупого разума дури не выполешь.

– Кой-кто иное сказывает.

– Ишь ты, кой-кто. Похвалили дурака, а он и рад-радехонек. Ох, Федя, Федя. Пора бы, пора в людишках разбираться, да смекать, кто на что годный. А ты у меня с оглоблю вырос, а ума не вынес. В народе сказывают, про всякого дурака своя песня сложена, а про тебя, сыне мой разлюбезный, ежели ты князя из Москвы изгонишь, их десяток споют – верь мне. В родню ты толст, да не в родню прост.

«А это вообще ни в какие ворота, – уныло подумал я. – Особенно, если припомнить, что излишняя полнота – его пунктик. Помню я, с какой завистью он на меня в бане поглядывал».

А Мария Григорьевна расходилась все сильнее.

– Потому велю тебе, – и я вздрогнул от ее приказного тона, – отсель прямо нынче к князю идти, да так и скажи ему: прости на глупости, да не взыщи на простоте, потому как недозрелый умок, что вешний ледок. Да вперед сторожись Федора Константиныча ни делом, ни словом худым не изобидеть, потому как это у него ума палата, а у тебя и всегда не больно богато, а нынче ты, Федя, дураком поперхнулся и вовсе рехнулся.….

Досказать она не успела – раздался грохот. Не иначе как сынишка все-таки не выдержал и вскочил с места, свалив лавку, на которой сидел.

«Последний вариант закончился так плохо, что хуже и быть не может», – грустно констатировал я.

Но ошибся. Может, еще как может, потому что сынишка… перепутал двери. Ринувшись, куда глаза глядят, он рванул на себя ту, что поближе, благо полуоткрыта, и опешил, глядя на меня. Я, обалдев от такого развития событий, тоже молчал, уставившись на него. Да и чего тут скажешь? И Мария Григорьевна ни гу-гу. Именно тогда, когда надо пояснить, она, как назло, язык проглотила.

– Ну, князь, теперь все! – выдохнул наконец мой бывший ученик. – Этого я тебе никогда…., – не договорив, он с силой шарахнул дверью, и бегом устремился к выходу.

«Мда-а, то ли жребий так пал, то ли черт за руку дернул..., – вздохнул я. – Точнее, за дверную ручку».

Я вышел из кладовки и с упреком уставился на свою тещу. Сказать хотелось много чего, да вот беда – все из ненормативной лексики.

– Ну, чего вылупился? – сердито буркнула она. – Сама зрю, неладно вышло. Да кто ж мог подумать, что он двери спутает, – и «обнадежила» меня. – Ништо, завтра я его сызнова позову, не печалься.

– Лучше не надо, – уныло попросил я, представляя, что она ему наговорит. Сдается, после повторной беседы ее сынишка законопатит меня в такие места, по сравнению с которыми мне и Тобольск за южный курорт покажется.

– Я лучшее тебя ведаю, что надобно, – огрызнулась она. – И все, ступай себе.

Оставалось кивнуть и уйти. Хотел напоследок поблагодарить за помощь, но не стал. Еще подумает, будто издеваюсь, а я на полном серьезе. Ну да, вышло – хуже не придумаешь, но она ведь искренне хотела нас примирить.

А касаемо моего мрачного прогноза о будущем месте проживания, он наполовину сбылся уже в этот день, и никакой беседы не понадобилось. Это я думал, что мои неприятности похожи на разрастающийся снежный ком. На самом деле они оказались лавиной…

Годунов меня ждал на выезде из монастыря, сидя в седле. Лицо по-прежнему красное, шапки нет, что само по себе говорит о степени взволнованности, шевелюра всклокоченная, глаза злющие-презлющие. Телохранители-гвардейцы, стоящие метрах в десяти, взирали на него чуть ли не с испугом. Зато бояре, которых насчитывалось человек пять, с явным удовольствием.

Перегнувшись с коня, Федор выдохнул мне прямо в лицо:

– Мало тебе моей сестры, кою….

Не договорив, он обернулся в сторону своего сопровождения – не слышат ли. Но договаривать не стал. Снова повернувшись ко мне и тяжело дыша, тем же хриплым шепотом начал вторую фразу:

– Теперь еще и родную матушку супротив меня…..

Я продолжал молчать. Он выпрямился в седле и, повелительно протянув в мою сторону руку, провозгласил:

– И чтоб не чрез три дни, а к завтрашнему вечеру духу твоего в Москве не было….

– В Кострому?

– А енто я погляжу куда.

Звучало многозначительно. А впрочем, этого и следовало ожидать. Ну и ладно. Зато голому терять нечего.

– С Ксенией Борисовной, как я понимаю, ты мне попрощаться не дозволишь? – невозмутимо уточнил я.

– Верно понимаешь, – кивнул он. – Я уж ей повелел и косы сызнова в одну переплести [28] . Да чтоб до отъезда не смел входить в царские палаты. Нынче всех гвардейцев о том упрежу, дабы ни в ворота тебя не пускали, ни на Красное крыльцо.