хХхХх

На следующее утро, когда Норман просыпается незадолго до будильника, Норма уже внизу, колдует над завтраком. Присоединяясь к ней, Норман не может не заметить, что мама и впрямь в последнее время стала выглядеть слегка…осунувшейся. Больной.

– Всё хорошо, мама? – спрашивает Норман, не в силах скрывать сильнейшее волнение, и приглядывается к её лицу, чтобы уловить самый правдивый ответ. Норма пожимает плечами:

– Должно быть, малыш. Просто устала, – затем, после нарочитой паузы, она смотрит целенаправленно на его синюшную скулу. – А вот что такое с твоим лицом, вопрос куда как более интересный. Ничего не хочешь мне рассказать?

– Это пустяк, – лжёт Норман. – Результат недопонимания. Нас даже к директору не вызывали. Ничего серьёзного. Не обращай внимания.

Мама качает головой с трогательным осуждением:

– Как я могу, если кто-то обидел моего маленького сынишку? – затем, она подаётся ближе к его лицу и, то всматриваясь в повреждение, то прямо в глаза Нормана, спрашивает шёпотом. – Очень болит, да?

Юноша не может противостоять порыву и, тоже шёпотом, отзывается:

– Поцелуешь, чтобы прошло?

Мама смеётся тихо-тихо и целует, едва касаясь отёкшего места губами.

– Теперь лучше?

Норман кивает торжественно. Теперь да.

хХхХх

Сколько бы, впрочем, мама ни отмахивалась от тревог Нормана, а её состояние всё равно оставляет желать лучшего и, наконец, ему удаётся убедить мать в том, что навестить доктора – дело неотложное. На это уходит почти пять недель практически непрерывной обработки, чтобы она сдалась и признала, что помощь со стороны была бы не лишней. Дилан, неуверенно и шатко, даже предлагает составить ей компанию, раз уж Норман должен быть в школе.

Норма сомневается долго, будто взвешивает разные ‘за и против’ или просто спорит сама с собой, и какая-то смесь страха, жалости и неприятия читается в её полупрозрачных глазах; в итоге, к удовольствию Нормана, мама отказывается от услуг старшего сына. Тот признаёт её мнение, не пытаясь как-то добиться иного результата, и замолкает на весь остаток вечера.

хХхХх

Родители Ричарда Силмора заявляют о пропаже сына во вторник, даже не дожидаясь заведённых трёх дней, и половина города встаёт на уши из-за известия.

хХхХх

Труп Ричарда Силмора всплывает в озере в среду. И вот тут-то у кого-то в полиции достаёт ума сложить два и два и сообразить, что каждый из убитых в последнее время подростков, так или иначе, был связан, среди прочего, именно с Норманом Бэйтсом.

хХхХх

Норман как раз кричит в потолок:

– Маааамаааа? Тебя к телефону! Это доктор Эсперанза! У неё есть какие-то новости! – когда раздаётся стук в дверь.

За ней стоит, переминаясь с ноги на ногу, какой-то полицейский, с которым Норман не имеет никакого особого знакомства, и с ним ещё пара человек, тоже далеко не штатских. Слава всему, он хотя бы не арестован. Они здесь, - заявляют незваные гости, - просто чтобы задать пару вопросов.

Норман прислушивается, как в другой комнате мама вполголоса говорит что-то в телефонную трубку, но не может разобрать ни слова, и ему трудно сосредоточиться на том, что ему говорят. Но он старается. Он отвечает как можно более чётко, где и с кем он был в момент убийств, что он делал, какие отношения его связывали с жертвами, действительно ли он враждовал с каждым из них.

Все инсинуации полицейских звучат как-то неправильно, не в стиле обычного допроса, больше похоже на обвинения, и Норман пытается объяснить им, что он не совершал никаких преступлений (в этот раз…он надеется…), что у него есть алиби, которое может со всей ответственностью подтвердить – его мама. И ни с кем он не враждовал.

Это Ричард ревновал Брэдли к нему. Это Брэдли ушла от него к Дилану. Это Эмма носила свою невзаимную любовь повсюду на шёлковой подушечке и сдувала с неё пылинки. Любая вина за их испорченные отношения с Норманом – на них самих. Очевидная истина.

Норма, вошедшая в комнату очень даже вовремя, быстро выясняет, в чём дело, и самым решительным образом, указывая на неправомерность подобных допросов и произвола полиции, выставяет визитёров вон.

– Я не убивал этих детей, – первым делом обращает Норман к матери, как только они остаются одни. – Честное слово, мама! Это был не я.

– Знаю, милый. Ты ни при чём. – Тут же соглашается женщина, и это рассеивает любой мрак. – Тебе не нужно оправдываться передо мной ни в чём. И ничего доказывать им. Пусть сами попробуют найти хоть одно основание против тебя, кроме их домыслов!

И облегчение от полного доверия мамы такое сильное, что почти заставляет Нормана забыть о кое-чём не менее главном.

– Что сказала доктор? – спрашивает он, ступая ближе, на случай… неясно точно, чего. На какой-то экстренный случай.

Норма сглатывает, поправляет волосы движением, которое можно было бы принять за проявления раздражения, но Норман знает лучше: это помесь нервозности и отчаяния, и это уже не нравится ему. Плохое начало. Она всё-таки больна? Всё серьёзно? Это не лечится? Что?..