— Эсмеральда Солер, — повторил я. — Видимо, она была слишком расстроена, чтобы петь.

— Бедняжка, — сказал Ларри. — Не думаю, чтобы дублершам выпадало такое уж изобилие возможностей.

— Вряд ли, — сказал я.

— Я все еще думаю над твоей идеей писательского курса, — сообщил мне Ларри. — Я не исключаю такой возможности, Билл.

Карл сказал, что не завидует мне, ведь после того, как Эсмеральда не спела партию леди Макбет, мне придется «жить с последствиями». Но пока я глядел на Лоуренса Аптона и его голубых дружков, мне неожиданно пришли в голову и другие, не особенно приятные последствия жизни с Эсмеральдой.

После того пятничного «Макбета» Верди немногие англоязычные любители оперы явились в «Цуфаль». Думаю, убийство Кеннеди лишило аппетита большую часть моих соотечественников, которые находились в тот момент в Вене. Гинекологический стол пребывал в унынии; они ушли рано. Только Ларри и гомики засиделись допоздна.

Карл велел мне идти домой.

— Иди отыщи свою девушку — наверное, ей сейчас нелегко, — сказал мне одноглазый метрдотель. Но я знал, что Эсмеральда либо осталась с коллегами по опере, либо уже вернулась в нашу маленькую квартирку на Швиндгассе. Эсмеральда знала, где я работаю; если бы она хотела видеть меня, она знала бы, где меня искать.

 — Гомики и не собираются уходить — они решили тут и помереть, — продолжал Карл. — Похоже, ты знаком с тем красавчиком — который все время говорит.

Я рассказал, кто такой Лоуренс Аптон, и объяснил, что он преподает в Институте, но я у него не учусь.

— Иди домой к девушке, Билл, — повторил Карл.

Но я содрогнулся при мысли о том, чтобы смотреть уже начавшие повторяться репортажи об убийстве Кеннеди по телевизору в хозяйской гостиной; мысли о сварливой собачке удерживали меня в «Цуфаль», где я мог поглядывать на экран маленького черно-белого кухонного телевизора.

— Это смерть американской культуры, — объяснял Ларри трем другим гомикам. — Не могу сказать, чтобы в Соединенных Штатах существовала такая уж культура книг, но Кеннеди давал нам хоть какую-то надежду обзавестись культурой писателей. Чего стоит Фрост со своим стихотворением на инаугурации. Неплохой выбор; у Кеннеди по крайней мере был вкус. И сколько теперь пройдет, прежде чем у нас появится еще один президент, обладающий хоть каким-то вкусом?

Ну да, понимаю — я представил вам Ларри с не самой приятной стороны. Но этим он и был удивителен: он говорил правду, не принимая во внимания «чувства» окружающих в эту минуту.

Слова Ларри могли бы вызвать у кого-то новый приступ скорби по убитому президенту — или, напротив, заставить слушателя ощутить себя жертвой кораблекрушения на чуждом берегу, омываемом волнами патриотизма. Ларри было все равно; если он считал что-то правдой, он говорил это вслух. Но прямота Ларри не отталкивала меня.

Однако где-то в середине речи Ларри в ресторан вошла Эсмеральда. Она говорила мне, что не может есть перед выступлением, так что я знал, что она еще не ела, — зато она выпила белого вина — не лучшая мысль, на пустой-то желудок. Сначала Эсмеральда села у барной стойки, заливаясь слезами; Карл быстро препроводил ее на кухню, где она уселась на табурет перед телевизором. Карл налил ей бокал белого вина, а потом сообщил мне, что она на кухне; я не заметил Эсмеральду у бара, потому что в этот момент открывал еще одну бутылку красного вина для компании Ларри.

— Твоя девушка пришла — отведи ее лучше домой, — сказал мне Карл. — Она на кухне.

Ларри неплохо владел немецким; он понял, что сказал мне Карл.

— Билл, это твоя дублерша сопрано? — спросил меня Ларри. — Посади ее к нам, мы ее развеселим! — предложил он. (Я в этом весьма сомневался; я был уверен, что разговор о смерти американской культуры не развеселит Эсмеральду.)

Так Ларри все-таки увидел Эсмеральду — когда мы с ней шли к дверям ресторана.

— Оставь гомиков на меня, — сказал Карл. — Я разделю с тобой чаевые. Отведи девушку домой, Билл.

— Меня, кажется, вырвет, если я буду и дальше смотреть телевизор, — сказала мне Эсмеральда. Она слегка покачивалась на табурете. Я знал, что ее, скорее всего, вырвет в любом случае — из-за белого вина. Нам предстояло пройти всю Рингштрассе до Швиндгассе — со стороны мы, вероятно, будем смотреться несуразно, но я надеялся, что прогулка пойдет ей на пользу.

— Необыкновенно хорошенькая леди Макбет, — услышал я слова Ларри, когда выводил Эсмеральду из ресторана. — Я все еще думаю насчет того курса, юный писатель! — крикнул мне Ларри, когда мы выходили.

— Кажется, меня все-таки вырвет, — как раз говорила мне Эсмеральда.

Было уже поздно, когда мы добрались до Швиндгассе. Эсмеральду вырвало, когда мы пересекали Карлсплац, но когда мы дошли до квартиры, она сказала, что чувствует себя получше. Хозяйка и ее сварливая собачка уже легли спать; свет в гостиной не горел, и телевизор был выключен — а может, все они, вместе с телевизором, были так же мертвы, как Джей-Эф-Кей.

— Только не Верди, — сказала Эсмеральда, увидев, что я с задумчивым видом стою у граммофона.