— Поверить не могу, что тебя так взбесила та девчонка в Брюгге, — сказал я ему.

— Видел бы ты себя, когда пялился на ее сиськи — и было бы на что посмотреть! Знаешь, Билл, девчонки чувствуют, когда на них пялишься, — ответил он.

Но я был, в общем-то, равнодушен к девушке из Брюгге. Просто ее маленькая грудь напомнила мне, как вздымалась и опадала удивительно девичья грудь мисс Фрост — а мои чувства к мисс Фрост еще не угасли.

Ох уж эти ветры перемен; в маленькие городки на севере Новой Англии они врываются не иначе как ураганом. Первое же прослушивание, после которого Ричард Эбботт вошел в нашу маленькую труппу, сказалось даже на подборе актрис на женские роли, поскольку с самого начала стало ясно, что все роли бравых юношей, порочных (или просто заурядных) мужей и вероломных любовников оказались в распоряжении Ричарда Эбботта; а потому и партнерш следовало найти ему под стать.

Для дедушки Гарри, будущего тестя Ричарда, это был неудачный поворот: дедушка Гарри был как минимум слишком пожилой женщиной, чтобы заводить какие-либо романтические отношения с таким юным красавчиком, как Ричард (и поцелуи на сцене уж точно исключались!).

тете Мюриэл с ее властным голосом, но пустой головой повезло не больше. Ричард Эбботт оказался слишком уж идеальным героем-любовником. При первом же его появлении на собрании актеров тетя Мюриэл затрепетала и принялась нести какую-то психосексуальную чушь; позднее она, полностью выбитая из колеи, утверждала, будто было видно, что моя мама и Ричард «сразу потеряли голову друг от друга». Короче говоря, тетя Мюриэл не могла допустить и мысли о романтической связи с будущим зятем — даже на подмостках. (А мама еще и суфлировала бы им!)

В свои тринадцать лет я едва заметил, как оцепенела тетя Мюриэл при встрече (первой в ее жизни) с настоящим героем-любовником; не заметил я и того, чтобы мама и Ричард Эбботт «сразу потеряли голову друг от друга».

Дедушка Гарри, само обаяние, тепло приветствовал элегантного молодого человека, нового преподавателя академии Фейворит-Ривер.

— Мы всегда рады новым талантам, — доброжелательно обратился он к Ричарду. — Вы, кажется, сказали, что преподаете Шекспира?

— Преподаю и ставлю на сцене, — ответил Ричард деду. — Конечно, в интернате для мальчиков театр имеет свои недостатки — но лучший способ объяснить мальчикам и девочкам Шекспира — поставить его пьесы.

— Дайте угадаю, под недостатками вы имеете в виду, что мальчикам приходится играть женские роли, — лукаво уточнил дедушка Гарри. (Ричард Эбботт, впервые встретившийся с управляющим лесопилки Гарри Маршаллом, никак не мог знать о его сценических успехах.)

— Большинство мальчишек не имеют ни малейшего понятия о том, как ведут себя женщины, — и это ужасно отвлекает от самой пьесы, — ответил Ричард.

— Ага, — сказал дед. — И что же вы собираетесь делать?

— Я подумываю о том, чтобы пригласить на прослушивание преподавательских жен — из тех, кто помоложе, — ответил Ричард Эбботт. — И, может быть, дочерей, из тех, кто постарше.

— Ага, — снова сказал дедушка. — Возможно, и в городе найдется кто-нибудь подходящий, — предположил он; дедушка Гарри всегда мечтал сыграть Регану или Гонерилью, одну из «дрянных дочерей Лира», как он их называл. (Я уж не говорю том, как он бредил ролью леди Макбет!)

— Я не исключаю и открытых прослушиваний, — сказал Ричард Эбботт. — Надеюсь только, что взрослые женщины не напугают мальчиков из интерната.

— Э-э, ну, всякое может случиться, — ответил дедушка Гарри с понимающей улыбкой. Ему не однажды приходилось пугать в роли взрослой женщины; Гарри Маршаллу не нужно было далеко ходить за примером пугающей женщины — ему довольно было взглянуть на жену и старшую дочь. Но мне было тринадцать, и я не замечал, как дедушка старается отхватить себе побольше женских ролей; для меня беседа дедушки Гарри с новым ведущим актером выглядела совершенно естественной и сердечной.

Зато этим осенним пятничным вечером — а распределение ролей всегда проходило по пятницам — я заметил, как актерский талант Ричарда Эбботта и его познания в области театра изменили соотношение сил между нашим режиссером-диктатором и в разной степени одаренным (и не одаренным вовсе) потенциальным актерским составом. Суровому главе «Актеров Ферст-Систер» еще никогда не бросали вызов на поле драматургии; режиссер нашего маленького театра, утверждавший, что «просто актерская игра» не представляет для него интереса, не был новичком в драматургии и к тому же мнил себя большим специалистом по Ибсену, которого превозносил до небес.

Наш доселе неуязвимый режиссер — вышеупомянутый норвежец по имени Нильс Боркман, деловой партнер дедушки Гарри, лесоруб, лесничий и постановщик пьес — был олицетворением скандинавской меланхолии и кладезем дурных предчувствий. Делом Нильса Боркмана — по крайней мере, его повседневной работой — был лес, но страстью его была драматургия.

Неискушенные театралы Ферст-Систер, не приученные к серьезной драме, только усугубляли всепоглощающий пессимизм норвежца. Зрители нашего бескультурного городка ничего не имели против строгой диеты из Агаты Кристи (и даже приветствовали ее, что было совсем уж тошнотворно). Нильс Боркман неприкрыто страдал от нескончаемых адаптаций непритязательной халтуры вроде «Убийства в доме викария»; моя заносчивая тетя Мюриэл много раз играла мисс Марпл, однако жители Ферст-Систер предпочитали видеть в роли проницательной (но такой женственной) сыщицы дедушку Гарри. Он выглядел более естественным в роли разоблачительницы чужих секретов — и притом более женственным, со скидкой на возраст мисс Марпл.