В те бесстрашные годы никто не предупреждал нас о вреде пассивного курения — и уж, конечно, не этот придурок, наш школьный врач. Не помню ни одного утреннего собрания, которое касалось бы такого недомогания, как курение! Доктор Харлоу тратил свое время и талант на лечение излишней плаксивости у мальчиков — пребывая в стойком убеждении, что существует средство от гомосексуальных склонностей у юношей, которыми мы постепенно становились.

Я пришел за пятнадцать минут до отбоя; стоило мне войти в знакомую серо-голубую дымку, постоянно висевшую в курилке Бэнкрофт-холла, как на меня набросился Киттредж. Не знаю, что за борцовский захват он применил ко мне. Позже я попытался описать его Делакорту — который, кстати, не так уж плохо справился с ролью шута, как я узнал позднее. В перерыве между полосканием и сплевыванием Делакорт предположил: «Похоже на рычаг локтя. Киттредж этим приемом всех уделывает».

Как бы этот захват ни назывался, больно мне не было. Я просто понимал, что не могу освободиться, и даже не пытался. Честно говоря, оказаться так близко к Киттреджу сразу после объятий мисс Фрост было просто запредельно.

— Привет, Нимфа, — сказал Киттредж. — Где ты был?

— В библиотеке, — ответил я.

— А я слышал, ты давно ушел из библиотеки, — сказал Киттредж.

— Я пошел в другую библиотеку, — сказал я ему. — Есть еще публичная, городская библиотека.

— Видать, одной библиотеки недостаточно для такого деятельного парнишки, как ты, Нимфа. Герр Штайнер дает нам завтра тест — я думаю, там будет скорее Рильке, чем Гёте, а ты что скажешь?

Герр Штайнер преподавал у меня на втором курсе немецкого — это был один из австрийских лыжников. Он был неплохим преподавателем, но довольно-таки предсказуемым. Киттредж верно угадал: в тесте будет больше цитат из Рильке, чем из Гёте. Штайнеру нравился Рильке, но с другой стороны, кому он не нравится? Герру Штайнеру также нравились длинные слова, которые так любил Гёте. Киттредж не мог справиться с немецким, потому что вечно старался угадать. Невозможно угадать слово в иностранном языке, особенно в таком точном, как немецкий. Либо ты его знаешь, либо нет.

— Тебе нужны длинные слова из Гёте, Киттредж. Тест будет не только по Рильке, — сказал я ему.

— Штайнеру нравятся длинные строчки из Рильке, — посетовал Киттредж. — Их трудно запомнить.

— У Рильке есть и короткие фразы. Они всем нравятся — не только Штайнеру, — предупредил его я. — «Musik: Atem der Statuen».

— Черт! — заорал Киттредж. — Я это знаю, что это?

— «Музыка: дыхание статуй», — перевел я ему, но думал я о рычаге локтя, если так назывался этот захват; я надеялся, что он никогда меня не отпустит. — И вот еще: «Du, fat noch Kind» — эту знаешь?

— Вся эта херня про детство! — закричал Киттредж. — Что, этот сраный Рильке так и не вышел из детства?

— «Ты, почти дитя» — я гарантирую, что это будет в тесте, Киттредж.

— И еще «reine "Ubersteigung»! Эта хрень про «чистое стремленье»! — крикнул Киттредж, сжимая меня крепче. — Вот она точно будет!

— Что-то из Рильке про детство будет точно, — пообещал я.

— «Lange Nachmittage der Kindheit», — пропел Киттредж мне в ухо. — «Долгие полдни детства». Разве тебя не впечатляет, что я это помню, а, Нимфа?

— Если тебя беспокоят длинные фразы, не забудь еще вот эту: «Weder Kindheit noch Zukunft werden weniger» — «Ни детство мое, ни грядущее — нет, не становятся меньше»[8]. Эту помнишь? — спросил его я.

— Твою мать! — заорал Киттредж. — Я думал, это Гёте!

— Это же про детство, так? Это Рильке, — сказал я ему. «Dass ich dich fassen m"ocht» — если бы я мог заключить тебя в объятия — думал я (вот это был Гёте). Но вслух я произнес только: «Sch"opfungskraft».

— Дважды твою мать! — сказал Китредж. — Вот это Гёте, я точно знаю.

— Однако переводится не как «дважды твою мать», — сообщил ему я. Не знаю, что он сделал со своим захватом, но теперь стало больно. — Это значит «сила творения» или что-то вроде того, — сказал я, и боль прекратилась; она была почти приятной. — Наверняка ты не знаешь «Stossgebet» — это ты пропустил в прошлом году, — напомнил ему я. Боль вернулась; мне она начинала нравиться.

— А ты у нас сегодня бесстрашный, а, Нимфа? Две библиотеки, похоже, прибавили тебе самоуверенности, — сказал мне Киттредж.

— Как там Делакорт справляется с «тенью Лира» и всем остальным? — спросил я.

Он ослабил захват; теперь он держал меня почти нежно.

— Что такое этот долбаный «Stossgebet», Нимфа? — спросил он меня.

— «Быстрая молитва», — сказал я.

— Трижды твою мать, — сказал он неожиданно кротко. — Мудацкий Гёте.

— С «"uberschlechter» у тебя в том году тоже была проблема — на случай, если Штайнер решит схитрить и подсунуть прилагательное. Я просто стараюсь тебе помочь, — сказал я ему.