II. Таким образом, наша воля, всегда томимая неутолимою жаждою, всегда волнуемая желаниями, ревнующая и беспокоящаяся о благе, которым она не обладает, лишь с большим трудом терпит то, что разум останавливается на некоторое время на абстрактных истинах, не затрагивающих ее и не способных, по ее мнению, сделать ее счастливою. Вследствие этого, она непрестанно побуждает его к исканию других предметов; и когда в этом искании, сообщаемом ему волею, разум встречает какой-нибудь предмет, имеющий признак блага, я хочу сказать, при своем приближении заставляющий душу чувствовать некоторое удовольствие и некоторое внутреннее удовлетворение, тогда жажда сердца пробуждается вновь; желания, рвение, весь пыл возгораются, и разум, принужденный им повиноваться, исключительно обращается к предмету, который их причиняет или, по-видимому, причиняет их затем, чтобы приблизить предмет таким образом к душе, которая наслаждается им и удовлетворяется на некоторое время. Но ничтожество тварей не в состоянии удовлетворить бесконечной способности человеческого сердца, и эти мелкие удовольствия, вместо того, чтобы утолить его жажду, только возбуждают ее и внушают душе глупую и тщетную надежду найти себе удовлетворение во множестве земных удовольствий; это вызывает опять-таки в разуме, который должен ей раскрыть все эти блага, непостоянство и невероятную неосновательность.

Правда, когда разум встречает случайно какой-нибудь предмет, имеющий в себе нечто бесконечное или заключающий нечто великое, то его непостоянство и волнение на некоторое время прекращаются; ибо, видя, что этот предмет носит тот характер, которого желает душа, он останавливается на нем и привязывается к нему на довольно долгое время. Но эта привязанность или, вернее, это упорство разума в рассмотрении предметов бесконечных или слишком обширных ему столь же бесполезна, сколь бесполезна и неосновательность, с какою он рассматривает предметы, соответствующие его способности. Он слишком слаб, чтобы выполнить такую трудную попытку, и тщетно старается он достичь этого. Душу сделает счастливее не понимание, если можно так сказать, предмета бесконечного: на это она не способна; — но любовь и обладание бесконечным благом, на что воля способна, благодаря стремлению к любви, непрестанно сообщаемому ей Богом.

После этого нечего удивляться невежеству и ослеплению людей, так как раз разум их подчинен их непостоянной и неосновательной

263

воле, что делает его неспособным что-либо рассматривать с серьезным вниманием, то он и не может постичь что-либо, заключающее в себе значительную трудность. Ибо, наконец, внимание разума относится к объектам разума так же, как внимательный взгляд — к объектам нашего зрения. Как человек, который не в состоянии остановить своего взгляда на телах, окружающих его, не может настолько рассмотреть их, чтобы подметить различия между малейшими их частями и узнать все отношения всех этих частей друг к другу; — так и человек, который не может остановить своего умственного взора на вещах, какие ему желательно знать, не может познать их настолько, чтобы различить все их части и познать все отношения, какие они могут иметь между собою или к другим предметам.

Между тем, несомненно, всякое знание заключается не в чем ином, как в ясном представлении отношений вещей одних к другим. Следовательно, когда случается, как например в трудных вопросах, что разум должен с одного взгляда охватить множество отношений, какие две или несколько вещей имеют друг к другу, то ясно, что, если он не рассмотрел этих вещей с большим вниманием и если ор их знает лишь смутно, — для него невозможно будет увидеть отчетливо их отношения, а следовательно, составить о них основательное суждение.

III. Одна из главных причин недостаточного внимания нашего разума к абстрактным истинам заключается в том, что мы видим их как бы издали, и нашему разуму непрестанно представляются вещи, которые ему гораздо ближе. Усиленное умственное внимание приближает, так сказать, к нам идеи рассматриваемых предметов. Но часто в то время, когда бываешь весьма внимателен к метафизическим размышлениям, отвлекаешься от них, потому что в душе возникает какое-нибудь чувство, которое ей еще ближе этих идей;

ибо для этого достаточно лишь немного страдания или удовольствия. Причина этого та, что страдание и удовольствие — вообще все ощущения — находятся в самой душе; они ее модифицируют и гораздо ближе ее затрагивают, чем простые идеи объектов чистого умозрения, которые хотя и присущи духу, но его не затрагивают и не модифицируют заметно.' Таким образом, душа, с одной стороны, очень ограничена, с другой — не может не чувствовать своего страдания и всех других своих ощущений, и они поглощают ее силу, а потому она не может одновременно чувствовать что-нибудь и думать свободно о предметах, которые не могут ощущаться. Жужжание мухи или какой-нибудь иной небольшой шум, если предположить, что он сообщится главной части мозга, благодаря чему душа воспримет его, может, несмотря на все наши усилия, помешать нам рассматривать отвлеченные и весьма возвышенные истины, потому что все абстрактные идеи не модифицируют душу таким образом, каким модифицируют ее все ощущения.

' См. главу седьмую второй части этой книги.

264

IV. Это-то и делает наш разум тупым и беспечным по отношению к величайшим истинам христианской морали, здесь-то и кроется причина того, почему люди без благодати Иисуса Христа познают их лишь умозрительным образом и без пользы. Все знают, что есть Бог, что должно поклоняться и служить Ему; но кто поклоняется и служит Ему без благодати, которая одна заставляет нас находить удовольствие и страдание в этих обязанностях? Лишь очень немногие не замечают ничтожества и непрочности благ земных, большинство даже убеждено, правда, путем абстрактных рассуждений, но все же очень достоверных и очевидных, что они не заслуживают нашего внимания и забот. Но где те, которые презирали бы эти блага на деле и не приложили бы забот и старания своего для приобретения их? Только те, кто чувствует некоторую горечь и некоторое отвращение при обладании ими, или кого благодать сделала чувствительными к духовным благам силою внутренней высшей радости, которую Господь связал с духовными благами, — только те побеждают впечатления чувств и силу вожделения. Одно понимание умом никогда не может нас заставить противостоять, как это мы должны, усилиям вожделения; помимо этого понимания, нужно еще известное сердечное чувство. Познание разума само по себе, если угодно, достаточная благодать, но она нас только осуждает и заставляет познать, что мы слабы, что мы должны прибегать в молитве к Тому, Кто наша сила. Чувство же сердечное — это живая благодать, которая действует. Она трогает нас, проникает и убеждает наше сердце, и без нее никто не подумает от сердца: «Nemo est qui recogitet corde». Все наиболее незыблемые истины нравственности остаются сокрытыми в изгибах и тайниках разума, и все время, пока они остаются там, они бесплодны и лишены силы, потому что душа не находит в них удовольствия. Но удовольствия чувств ближе душе, и так как невозможно не чувствовать и даже не любить своего удовольствия', то невозможно своими собственными силами2 отрешиться от земли и избавиться от чар и иллюзий своих чувств.

Я не отрицаю, однако, что праведные, сердце которых уже было живо обращено к Богу предваряющей высшей радостью, могут и без этой особой благодати совершать некоторые действия, заслуживающие награды, и противостоять побуждениям вожделения. Есть между ними такие, которые мужественны и тверды в законе Божием силою своей веры, своим старанием отрешиться от чувственных вещей и презрением и отвращением ко всему, что может искусить их. Есть такие, которые действуют почти всегда, не испытывая того непроизвольного или предваряющего удовольствия, о котором я говорю. Та радость, которую они испытывают, делая угодное Богу,