334

образие, и лишь она одна может объединить умы; ложь же и заблуждения лишь разъединяют их и волнуют.

Я не сомневаюсь, что найдутся лица, которые чистосердечно верят, что тот, кого они называют царем философов, не заблуждается, и что истинная и основательная философия находится именно в его сочинениях. Есть люди, воображающие, что в две тысячи лет, прошедшие после того, как писал Аристотель, никто еще не открыл, чтобы он впал в какое-нибудь заблуждение; и следовательно, он некоторым образом непогрешим, а потому они могут слепо следовать ему и цитировать его как непогрешимого. Но мы не собираемся терять время, отвечая этим людям, потому что невежество их слишком грубо и более заслуживает презрения, чем оспаривания. Мы требуем от них только, чтобы они — если они знают, что Аристотель или кто-нибудь из последователей его когда-либо вывел какую-нибудь истину из принципов физики, принадлежащих ему, или если, быть может, они это сделали сами — высказались, объяснили бы эту истину и доказали ее, — и мы обещаем им не говорить более иначе об Аристотеле, как с похвалой. Мы не скажем более, что принципы его бесполезны, потому что, наконец, они пригодились для доказательства какой-нибудь истины; но нечего надеяться на это. Давно уже был сделан этот вызов между прочими и г-ном Декартом в его «Meditations metaphysiques», около сорока лет тому назад, с обещанием даже доказать ложность этой пресловутой истины. И, по всей вероятности, никто никогда не осмелится сделать то, на что не посмели попытаться до сих пор самые сильные враги г-на Декарта и ревностнейшие защитники философии Аристотеля.

Пусть же после того позволительно будет сказать, что подчиняться, таким образом, авторитету Аристотеля, Платона или какого бы то ни было другого философа — ослепление, низость разума, глупость; что читать их только с тою целью, чтобы запомнить их мнения — потеря времени; что заставляешь терять время и тех, кого учишь подобным образом. Пусть же позволительно будет сказать вместе с блаженным Августином, что посылать своего сына в школу для того, чтобы он там изучил мнения своего учителя, свидетельствует о глупой любознательности; что философы не могут научить нас своим авторитетом, и они неправы, когда притязуют на это; что, защищая их, клясться торжественно — своего рода безумие и нечестие; и что, наконец, противиться из выгоды новым воззрениям в философии, которые могут быть истинными, ради сохранения тех, которые достаточно известны как ложные или бесполезные, — значит несправедливо держать истину в порабощении.'

1 Август. De magistro.

335

ГЛАВА IV

Продолжение. — I. Объяснение второго правила любознательности. — II. Объяснение третьего правила.

I. Второе правило, которое мы должны соблюдать, состоит в том. что новизна никогда не должна быть для нас основанием для веры в истинность вещей. Мы уже говорили несколько раз, что люди не должны успокаиваться на заблуждении и на ложных благах, которыми они обладают; что им следует искать очевидности истины и истинного блага, которым они не обладают, а следовательно, стремиться к вещам для них новым и необычайным; но они не должны ради этого навсегда привязываться к ним, ни думать по легкомыслию разума, что новые воззрения истинны по той причине, что они новы, и блага истинны, потому что они ими еще не обладали. Новизна должна только побуждать нас тщательно рассматривать новые вещи;

мы не должны ни презирать их, потому что мы не знаем их, ни верить смело, что они заключают то, чего мы желаем и на что надеемся.

Но вот что бывает довольно часто. Люди, рассмотрев древние и общепринятые воззрения, не нашли в них света истины. Насладившись обыкновенными благами, они не нашли в них прочного удовольствия, которое должно сопровождать обладание благом; их желания и их старания не успокоились на мнениях и благах обыкновенных. Так что, если им говорят о чем-нибудь новом и необычайном, идея новизны сначала заставляет их надеяться, что это и есть именно то, чего они ищут; а так как, обыкновенно, люди льстят себе и охотно верят, что вещи таковы, какими бы они их желали, то надежды их укрепляются по мере того как возрастают их желания, и, наконец, они незаметно переходят в мнимую уверенность. Затем они так сильно связывают идею новизны с идеей истины, что одна идея никогда не представляется без другой; и то, что более ново, всегда кажется им истиннее и лучше обычного и знакомого; в этом они сильно разнятся от тех, кто, связав в силу ненависти к ересям идею новизны с идеей ложности, воображает, что все новые воззрения ложны и заключают нечто опасное.

Итак, можно сказать, что это обычное расположение ума и сердца людей по отношению ко всему, носящему характер новизны, есть одна из самых общих причин их заблуждений, ибо оно почти никогда не ведет их к истине. Если оно и приводит их к ней, то лишь по счастливой случайности; и, наконец, оно постоянно отвращает их от- их действительного блага, останавливая их на том множестве развлечений и ложных благ, которых полон свет; а это наиопаснейшее заблуждение, в какое только можно впасть.

II. Третье правило, сдерживающее неумеренное желание новизны, состоит в следующем: если мы убеждены, что истины столь сокро-

336

венны, что совершенно невозможно их открыть, и что блага столь малы и тщетны, что не могут нас сделать счастливыми, — мы не должны поддаваться новизне, встречающейся в них.

Все могут узнать верою, рассудком и по опыту, что все сотворенные блага не могут утолить бесконечной способности воли. Вера говорит нам, что все мирское лишь одна суета и что наше счастье не заключается ни в почестях, ни в богатствах. Рассудок убеждает нас, что так как не в нашей власти положить предел своим желаниям и так как в силу природной наклонности мы стремимся любить все блага, то мы можем стать счастливыми, только обладая тем благом, которое содержит их все в себе. Наш собственный опыт заставляет нас чувствовать, что мы не бываем счастливы в пользовании благами, которыми обладаем, потому что мы желаем еще других. Наконец, мы видим постоянно, что громадные блага, даже те, которыми пользуются на земле могущественнейшие государи и короли, все еще не способны удовлетворить их желаний; что у них даже больше беспокойств и неудовольствий, чем у других; и находясь, так сказать, наверху колеса фортуны, они должны несравненно сильнее чувствовать все толчки и сотрясения, вызываемые его движением, чем те, кто находится внизу и ближе к центру. Наконец, если они упадут, то упадут с высоты; они получают всегда тяжелые раны; и все величие, сопровождающее их и которое они связывают со своим собственным существом, только делает их выше и шире, так что они получают еще больше ран и еще больше подвергаются ударам судьбы.

Итак, вера, рассудок и опыт убеждают нас, что блага и удовольствия земные, которыми мы еще не наслаждались, не сделают нас счастливыми, если мы будем обладать ими, и потому мы должны остерегаться, согласно этому третьему правилу, и не льстить себя глупо безумною надеждою на счастье, которая, возрастая мало-помалу, соразмерно нашей страсти и нашим желаниям, переходит под конец в ложную уверенность. Ибо, когда человек питает чрезмерную страсть к какому-нибудь благу, он всегда представляет его себе очень большим и даже незаметно убеждает себя, что будет счастлив, когда будет обладать им.

Итак, должно противостоять этим суетным желаниям потому, что бесполезно старались бы мы удовлетворить их; но, главным образом, еще потому, что когда человек отдается своим страстям и тратит свое время на удовлетворение их, то он теряет Бога и все с Ним. Он только и делает, что бросается от одного ложного блага к другому; он живет всегда в ложных надеждах; он рассеевается, он волнуется тысячами различных волнений; повсюду он встречает противодействия, потому что многие желают благ, которые он ищет, но не многие могут обладать ими, и, наконец, он умирает и не имеет более ничего. Ибо, как говорит нам апостол Павел,' желающие