От его слов, а может быть, от успокаивающего тона, в котором нет ни капли насмешки, меня отпускает. Убираю руку, и хотя и впиваюсь ногтями в покрывало, но всю нижнюю половину тела, по крайней мере, больше не сводит судорогой от одной мысли, что нужно выставить себя напоказ.

Лицо Маршана абсолютно невозмутимо. Должно быть, у него таких идиотов, как я, по пять штук на дню. Впрочем, наверное, они более покладисты, ведь лечатся за большие деньги.

Вы удивительно везучи, - замечает он, прежде чем начать вести палочкой над моим животом. – Даже то, что Ричард сообразил, что нельзя вас в таком состоянии подвергать аппарации…

Простите, но нельзя ли побыстрее?

Хорошо. Сейчас придется потерпеть.

На этот раз он произносит заклинания всего минут десять, и все это время внутри меня одно ощущение сменяет другое – жжение заменяется колющей болью, от которой невозможно дышать, пронизывающий холод пульсирующим теплом и потом опять холодом. Но в тот момент, когда становится совсем невыносимо, и я кусаю губы, чтобы не закричать, боль вдруг разделяется на множество маленьких источников и делается глуше и реже.

Так лучше? – спрашивает Маршан, опуская палочку. Его рука подрагивает, и видно, что он очень устал.

Да, спасибо.

Не одевайтесь пока и лучше посидите десять минут, пусть тело подышит. Если хотите, я не буду смотреть на вас, но уйти я пока не могу, мне нужно будет провести еще одну диагностику.

Я киваю и покорно подчиняюсь его руке, поднимающей меня. Какая уже, в конце концов, разница?

Маршан обрушивается на стул напротив и отворачивается к окну:

Список необходимых и рекомендуемых зелий я пришлю с утра с совой. Пока принимайте только обезболивающее. Скажем, через полчаса. Легкие чары обезболивания я на вас наложил.

Я полагал, что чары обезболивания нельзя накладывать, если лечишь кровотечение?

В целом, нет. Но есть чары, которые можно накладывать при определенных типах повреждений и определенных типах кровотечений. К сожалению, без колдомедицинского образования вы не сможете определить, какие именно чары накладывать.

Ясно.

Так ждите сову со списком.

А вы заодно подумайте о том, что я вам должен.

Я уже подумал, - его губы трогает легкая улыбка.
– Моя дочь, Амелин, – неплохой зельевар, но она не справляется с некоторыми сложными зельями. Буду считать ваш долг оплаченным, если вы, скажем, летом, дадите ей пару-тройку уроков.

И все?

Мистер Снейп, я слишком хорошо знаю, что такое должность преподавателя, поверьте мне. И как мало остается времени на что-то еще, кроме многочисленных идиотов, которые не желают усваивать даже самое необходимое. А с вашим образом жизни, когда вы, не успев восстановиться после проклятий, полученных в январе, попадаете под очередное приключение, с моей стороны было бы просто преступлением просить о чем-либо, что могло бы нанести дополнительный вред вашему здоровью. Я, может быть, не всегда и даже часто не идеальный врач, но не убийца, мистер Снейп. Было бы глупо спасать вас для того, чтобы потом самому же довести до смерти.

Киваю, хотя он вряд ли видит.

И я понимаю, что уговаривать вас не лезть под заклятия – бесполезно, - продолжает Маршан. – Я понимаю даже то, что вы не применили бы связывающую магию, не будь это действительно оправданно. Но все же попрошу вас возыметь хоть какое-то уважение к моему труду, и больше не рисковать хотя бы именно таким образом, ибо следующего подобного раза, даже если повторится подобное счастливое стечение обстоятельств, вы уже не выдержите.

Он так старается убедить меня, как будто есть какая-то необходимость убеждения. Похоже, что тоже нервничает. Интересно, почему?

Удар ведь должен был задеть сердце? Но этого не случилось.

Этому есть как раз простое объяснение, хоть и несколько длинное. Если вы пожертвуете своим вечером, скажем, в следующую среду, и заглянете ко мне часов в восемь вечера, только, ради всех святых, не прямо из Хогвартса и не через камин…

Я киваю, но теперь он уже это видит, так как, похоже, настала пора проводить ту самую очередную диагностику. Покорно ложусь на бок, но все же не могу сдержать дрожи от прикосновений палочки, неторопливо исследующей меня сверху донизу. Стараюсь отвлечь себя мыслями о том, что в среду придется меняться дежурством с Минервой. Или о том, что мне придется делать сейчас, после ухода Маршана.

У вас большие трудности с доверием, Северус, - говорит он, заканчивая и пряча палочку в карман.
– При вашем слабом сердце, если вы их не преодолеете, я вам даю не больше десяти лет.

Десять! – усмехаюсь я.
– Это намного больше, чем мне ну...

Северус, вы так мало видели нормальную жизнь, - перебивает он меня, - что было бы непростительно глупо…

И тут я не могу придумать ничего другого, как только начать истерически рыдать. Я, абсолютно голый, сижу на сиротской кровати в пахнущей старыми обоями неизвестно чьей комнате, в семи шагах от привязанного к стулу спящего Рэнделла, и тщетно пытаясь унять слезы, икаю и всхлипываю, как последний хаффлпаффец, в то время как Маршан обнимает меня и гладит по спине тяжелой, теплой и ласковой рукой.