Шрифт:
– Где Ванька?!
– вскрикнула то ли радостно, то ли испуганно Пелагея, увидев Черемезова одного.
– Успокойся, соседка! Ванькина десятка в услужении о особого обыщика из Москвы. Их не посылали в гай, и они не ловили татей.
– Слава тебе господи!
– Пелагея с каким-то радостным, но в то же время и беспокойным чувством перекрестилась. Полностью она не могла отпустить тревогу от сердца. Что это? Лучше или хуже? Опаснее или нет? Она пока понять не смогла.
– Что произошло?!
– Да вот ляхи с украинцами порубили наших...
– Ты был тама? Где Праскова? Знает, что вернулся?
– Нет, мы подоспели уже позже. Сторожевой отряд пострадал, осталось токма трое. Остальные полегли. Правда одного ляха, главного их пленили. Сражались все, как герои...
– Праскова-то где?
– Дома наказал сидеть! Опасно щас... Ты тоже ступай в дом, а то неравен час новые вороги объявятся. Мы щас уйдем. Ваньке, коли увижу, передам, что у тебя все ладно и накажу при оказии сообчить о себе. Ступай нечего здеся тебе деить! Не бабье это дело, беги к сыну!
– Не могу, надо бы к Софье подойтить...
– Не зачем, тепереча не до тебя ей. Иди к сыну, как бы не разбудил его шум, не напугался бы.
– Берегите себя...
– прошептала Пелагея и, кутаясь в платок, поплелась в дом. Волнение, которое было отпустило ее, когда она не увидела среди убитых своего мужа, вновь стало возвращаться к ней, в ее сердце.
В доме ее встретила тишина, шум улицы остался за дверью. Женщина бросила платок на лавку и первым делом поднялась проведать сына. Мальчик спал как ни в чем не бывало. Тихонько посапывая, он сосал большой палец, привычка, появившаяся совсем недавно. Это не по нраву было Пелагее, и она всяческим образом старалась отучить сына от нее. То намажет пальцы горькой горчицей, то завяжет их толстой тряпкой. Сейчас она просто вытащила палец из ротика младенца. Его вид ее умилил, и она простояла возле люльки пока лучина не стала гаснуть. Тогда она сменила ее и вновь прошла к окошку. Возле дома Сковордниковых стало тише. Многие стрельцы ушли, остались только те, кто был очень близок с Павлом. Тело погибшего стрельца уже занесли в дом, телеги уехали, скрипя и охая на разбитых уличных дорогах, они потащили страшные, ужасные, скорбные вести по другим домам.
Пелагея села на лавку и незаметно для себя заснула. Ей ничего не снилось, она просто еще и еще переживала увиденное ночью. Смерть Павла Сковородникова ее ошеломила. Неужели вновь наступали смутные времена, неужели война вновь принесет сотни, тысячи смертей, снова на Руси будет немыслимо много вдов и сирот. Она помнила, как будучи девочкой бесчинствовали ляхи, как глумились над бабами, грабили дома. Убивали мужчин мало-мальски готовых сопротивляться их воле. С тех пор времена изменились, казалось, возврата к прежнему быть не может, но вот вновь смерть идет по домам неся свои страшные гостинцы. Она не спала, это был не сон, а тяжелая дремота, мысли и воспоминания, картины печали стояли перед ее взором, хоть и с закрытыми глазами.
Из этого состояния оцепенения ее вывел голос Ваньки.
– Полюшка! Где ты?
– услышала она его любимый чуть взволнованный голос.
– Я здеся! Рядом с Васькой!
– Пелагея вскочила, протерла глаза и бросилась к влетевшему Ваньке в объятия.
– Жив... Слава господи! Жив... Ваня...Ванечка...
Она заплакала. Ох уж эти глупые бабьи слезы! Ей надобно было радоваться, а она разрыдалась...
– Пелагеюшка! Милая моя, - Ванька крепко сжимал в объятиях свою любимую жену и целовал ее.
– Все хорошо, ну, что ты...
– Ванечка, Павла Сковородникова привезли...
– Господи, упокой его душу...
– Ванька осенил себя крестом.
– Я так боюсь за тебя!
– Ничего, все обойдется... наша десятка в распоряжении особого обыщика... Не были мы в баталии. Все образуется... не плачь!
Пелагея принужденно улыбнулась и стала вытирать слезы, но они все одно катились по щекам, и женщина не успевала их смахивать рукавом.
– Ваську не разбудили?
– спросил отец ребенка.
– Нет, но скоро сам проснется, кормить пора.
– Полюшка, идтить мне надобно. Забег по пути к тебе о себе сказать, да вас проведать. Ждут меня...
– Куды ты сейчас?
– Доставляем обыщику люд тульский, обывателей кои знают о смуте...
– Не опасно сие?
– Успокойся, не опаснее всего остального...
Ванька опять притянул к себе молодую жену, поцеловал ее и быстро, но нежно оттолкнув, бросился вон из дома. Ждали его возле ворот его товарищи, понимающие беспокойство молодой жены и отпустившие Черноброва на чуток проведать ее. У молодого супруга защемило сердце, он не посмотрел на Ваську. Так спешил и так хотел обнять жену, что даже одним глазком не взглянул на сына. Ванька даже подумал вернуться, но, увидев в сером утре такие же серые лица своих товарищей, не сомкнувших за ночь глаз, тут же застыдился своего желания.
– Ну, что проведал?
– спросил его Аким, стрелец его десятки, живший бобылем, хотя ему уже пошел тридцать пятый год.
– Проведал...
– буркнул Ванька.
– Идемте, обыщику надо доставить Феодора Косого. Он живет вон в том крайнем доме.
Захар Котов назначил Ваньку главным посреди стрельцов, что ходили по домам послухов. Хоть он и был моложе Акима и Никонора, но смекалкой и исполнительностью выгодно выделялся меж всех стрельцов десятки. Неспроста все поговаривали, что станет-таки Черноброва сын и десятником, и пятидесятником. Узнав, что очередной посадский человек, что потребовался особому обыщику проживает недалече от его дома, Ванька тихонько шепнул Котову, что мол может ли он заскочить на миг. Захар не возражал, но наказал не задерживаться.