– Эх, молодость! Я бывало тоже к своей бабе бегал и сигал к ней, очертя голову, не считаясь ни с чем, - немного завистливо протянул немолодой Никонор.

– А что ж щас перестал?
– спросил с усмешкой его Аким, пока они шли по пустынной утренней улице, ежась в свои серые кафтаны.

– Э, так годы уж не те! Я не тот, да и она уж не та писанная красавица! Да и нет надобности, она ж теперь завсегда под боком, только захотел и вот она уж твоя, - рассмеялся добродушно Никонор.

– Ванька, гляди света нет в доме поди либо спят, либо никого нет!
– всматриваясь в большой дом сквозь промозглость и сырость медленно проговорил Аким.

– Поди разбудим! Велено доставить - доставим! Хоть черта доставим коль приказ таковой имеется.

Они подошли к высокому забору, окружавшему добротный дом. В окошках его темнела пустота и тишина, но как только Ванька постучал кулаком в ворота, так сразу же дом ожил. Сначала залаял пес. Громко с надрывом, ему стал вторить второй, а затем и третий. Проснувшиеся от лая куры и гуси закудахтали и загоготали, Петух стал надрываться словно он проспал положенное ему время для подъема хозяев. Через миг, другой в окнах дома засветился свет. Потом кто-то отворил дверь и крикнул бабьим голосом:

– Чаво надо? Кого нелегкая несет?!

– Отворяй!
– гаркнул Аким басом.

– Чаво это?! Ты кто таков?!
– отозвалась баба.

– Стрельцы мы, по службе явились, за Федькой! Сказывай дома он?!

– Господи!
– голос бабы изменился с резкого на испуганный и услужливый.
– Дома, дома, как не быть! Будь чё-ли?

– А ты как разумеешь!? По государеву делу его поведем! Отворяй! Не гоже нам тут стоять, в дом пропускай, а то худо буде!

– Щас, соколики!

Баба побежала к воротам и, отодвинув засов, запустила во двор стрельцов. Войдя, Ванька с товарищами огляделись. На цепях надрывно рвались в бой три огромных пса, один из которых так старался выслужиться, что чуть не задушил себя цепью и теперь хрипел, высунув язык из пасти. Двор дома был небольшой. Справа кудахтали и гоготали домашние птицы, у сарая стояла новенькая телега, там же в конюшне фыркали две кобылы. Дом был высоким в два этажа, добротное крыльцо, недавно поставленное, только подтверждало увиденное, а именно то, что хозяин жил неплохо.

– Кем приходишься Федьке?
– строго спросил Ванька, перехватив главную роль у Акима.

– Жена я его... А он в доме, щас разбужу, коли сам ешо не встал... Соколики, милые, да по какому ж такому государеву делу велено его доставить?
– стала причитать и заискивать уже немолодая женщина.

– По тому, какое известно господину особому обыщику из Москвы! Тебе не надобно того знать!
– отрезал Ванька.
– Давай мужа сюда! Некогда нам ждать его!

– Может в дом войдете?
– предложила перепуганная баба.

– Нет! Пущай сам сигает сюды!

Баба побежала в дом переваливаясь с ноги на ногу словно утка. Ей уже было лет за пятьдесят, она явно снесла множество детей, и ее фигура была схожа с этой водоплавающей птицей.

– Может в дом войдем?
– спросил Никонор, поведя от утренного морозца плечами.

– Не велено...

– Зябко, взмерз я что-то, - вздохнул Никонор.
– А покаместь Федька одевается погрелись бы...

– Нет, Котов наказал в дома не входить, и смотреть чтоб никто не скрылся. Посмотри лучше нет ли возможности тайно скрыться. Обойди дом, - приказал Чернобров Акиму. Тот послушно пошел в другую сторону от будок с цепными псами, которые уже только рычали, бесноваться сил уже не было. И вскоре он вернулся.

– Нет, там нету второго ходу. Токмо здеся...

Стрельцы подождали еще немного и после окрика Никонора на крыльце появился невысокого роста мужичок. Одет он был под стать своему дому. Добротно и зажиточно. Хоть еще зима не пришла, но он был в овчинном тулупе, на ногах его Ванька заметил дорогие сапоги, такие он бы надевал исключительно по праздникам. На голове Федьки Косого красовалась шапка, которую тот моментально снял, заприметив стоящих во дворе стрельцов. Он тоже был напуган, как и его баба. Еще бы в такое время и по "государеву слову и делу", да с нарядом стрельцов! Ничего путного это не предвещало. Хотя он пытался вспомнить, когда и кому он кричал "слово и дело", но на ум ничего не приходило. Нет, не помнил он, да и точно мог сказать, что не кричал. От этого его еще больше проняла дрожь. Идти к обыщику, да по делу, о котором совсем ничего не знаешь, это ли не страшнее всего. И пытать будут, а как сказывать коли не ведомо?

– Братцы, - испугано промямлил Феодор, - в чем моя вина? Ведь не ведомо мне о слове и деле государевом...

– А нам тем паче! Сказано ступай с нами, знамо ступай!
– отрезал Аким.

– Ну помилуйте, не губите меня и свои души!
– уже взмолился Косой. Он, конечно, понимал, что никто его не отпустит, но решил предстать перед стрельцами в благостном свете.

– Чего еще удумал?!
– возмутился Никонор.
– Эт чтоб мы пошли супротив воли государя?! Ты что ж думаешь, что нам своя жизнь не дорога?

– Братцы, но нет ни в чем моей вины! Не давал я никаких изветов!

– Ладно, поди обыщик разберется! Ступай с нами.

– Феденька!
– жена Косого бросилась на шею мужу и зарыдала.

– Будя! Поди не на казнь ведем!
– немного смягчился Ванька. Там разберутся, невинные души не погубят, не душегубы.

Он не грубо, а даже с каким-то жалостливым чувством отстранил бабу от Федьки.

Стрельцы окружили посадского человечка и вчетвером вышли на улицу. В воротах осталась стоять Федькина баба, которая долго смотрела им вслед и не переставая крестила своего мужа, надеясь, что господь убережет его и не даст свершиться несправедливости и бесчинству.