Стрельцы, сделав по одному выстрелу, бросили пищали и тоже выхватили из ножен сабли, приготовившись к встрече с поляками. Андрей подбежал, как и планировал к раненому согнувшемуся стрельцу и полоснул его острой саблей по спине. Тот взвыл и словно мешок с зерном опустился на землю. Но тут к Шишкевичу бросился другой противник с саблей наголо и между ними завязался смертельный турнир. Шляхтич обучался искусству фехтования с детства, но он не сразу поразил стрельца. Тот умело защищался и даже нанес ему ранение, удар по левой руке, из которой сразу засочилась кровь, согревая замерзшую руку. В пылу баталии Андрей не ощущал боли, только рукав мокрел и тут же подмерзал на небольшом морозце.

Стрельцов оказалось намного больше, чем надеялся и пытался насчитать командир гусарского отряда. Против его десятки встало двадцать человек. Правда, семерых они уложили своими выстрелами, пока бежали, но и двое гусар полегли под ответным огнем. Итого, когда начался рукопашный бой со стороны ляхов осталось только девять из которых двое были легко ранены, а им противостояло тринадцать здоровенных бойцов, умело обращавшихся как с пищалью и саблей, так и с бердышом.

Уже при сражении на саблях с первым москалем Шишкевич интуитивно стал понимать, что им не прорваться. Они были обречены на смерть и, что еще хуже на плен. Он знал, что выстрелы наверняка были услышаны основными силами противника, и через непродолжительное время к стрельцам подоспеет подмога. А пока они не смогли одолеть своих противников. Те стояли насмерть и не давали гусарам прохода, преградив тем путь к Петровской слободе. Повернуться спиной к неприятелю и позорно бежать?
– промелькнуло в голове у Шишкевича. Он понимал, что это было в общем-то возможно. Пули не успеют догнать их. Пока стрельцы набьют пищали порохом, пока подожгут фитили, они уже успеют раствориться в темноте. Но что-то останавливало шляхтича от, казалось бы, разумного поступка. Мастерски фехтуя саблей и умело то отражая удары противника, то нанося ему свои, Андрей, размышляя над дальнейшими действиями, отказался от бегства. Во-первых, после того, как он не выполнил в точности приказ Адама Киселя ему грозило наказание, а то и вовсе разжалование. Во-вторых, они устали и бегство только помогло бы стрельцам поразить их в спину, повернувшись которой к врагу они практически оказывались беззащитными. Кроме того, он понимал, что на своих плечах они могут привести в стан своих товарищей преследующего их неприятеля. И тем более пешими они не уйдут от конной погони. Их быстро настигнут и конец может быть тем же, только совсем бесславным. Оставалось только яростнее сражаться и стараться уложить противников до подмоги.

– Друз мо! Бийте ворога йдемо, треба поспшати!
– крикнул он своим людям, краем глаза наблюдая за происходящим вокруг.

Теперь из десяти человек у него оставалось стоять и сражаться только четверо. И те были изнурены боем, изранены и истекали кровью. Им противостояло семеро стрельцов. Силы были неравные, но благодаря умению и безвыходности положения ляхи еще держались и даже постепенно одерживали верх. Пятеро против семерых. Лязг стали, крики бьющихся, стоны раненых, - все эти звуки сливались в голове Андрея в один протяжный гул. Удар, отбил, удар, отбил - считал он нанесенные удары и отбитые им удары противника. Выпад. Стрелец выронил саблю из рук и перебирая ногами по земле в конце концов упал, пронзенный саблей шляхтича. Андрей сразу бросился на помощь к гусару против которого стояли двое стрельцов. Один из них повернулся лицом к Шишкевичу и теперь между ними начался смертельный бой.

– Дякую!
– прокричал ему гусар, обрадовавшийся внезапной помощи, пришедшей как нельзя кстати, потому что его нога, разрезанная в нескольких местах, немела с каждой минутой.

Но пришедшая помощь оказалась для гусара все-таки напрасной. Стрелец, с которым он дрался, внезапно отскочил в сторону, а потом набросился на раненого поляка с другой стороны. Этот маневр был неожиданным и, увы, смертельным. Одним сильным наотмашь ударом он рассек ему плечо наискось до самого сердца. Гусар тут же упал и скончался.

Поняв, что приходят их последние минуты ляхи стали потихоньку пятиться назад и встали теперь уже втроем спиной к спине, заняв таким образом оборону, они стали драться с пятью наступавшими стрельцами. И все бы могло еще удачно кончиться для Шишкевича, он мог еще, прекрасно фехтуя, покончить с противником и остаться в живых, но сквозь лязг стали он услышал приближающийся шум. Это к оставшимся стрельцам спешила подмога. Андрей мысленно стал прощаться с жизнью. В темноте он еще не видел сотню бегущих серых кафтанов с медными блестящими пуговичками, с шапками набекрень, со вспотевшими от бега в полной амуниции волосами и бородами. Но он всем своим нутром, конечно, помимо ушей, ощущал их скорое появление. И вот тогда, он окончательно мог оставить надежду и спокойно умереть под саблями и палашами москалей, извечных врагов Речи Посполитой.

– Живыми брать!
– услышал он крики стрелецких пятидесятников.

Нет! Не выйдет взять меня живым!
– прошептал себе под нос гордый воин, шляхтич в душе и по крови. Не позволит он паршивым москалям радоваться своей добычи. Он вспомнил глаза связанного волка. Его несли на палке, продетой сквозь связанные лапы. Пасть зверя тоже была связана и тот не мог раскрыть ее и на прощание укусить своих врагов. И вот в тот момент Андрей встретился с ним глазами. Волк посмотрел в душу Шишкевичу. И внутри человека все перевернулось. Он вдруг испытал не столько жалость к поверженному врагу, сколько уважение и даже страх, настолько был тот взгляд страшен. И вот в эту минуту Андрей невольно вспомнил волка и сравнил его с собой. Не дастанется он охотникам, чтобы те стреножили его и похвалялись бы своей добычей. Лучше смерть, она искупит все, - и боль ран, и боль позора, и наказание командования за ослушание, и ненависть матерей погибших товарищей. Смерть! Лучше смерть!
– повторял он про себя из последних сил отбивая удары стрельцов. А те словно получили вторую жизнь, услыхав шум приближающихся товарищей.

Андрей вдруг почувствовал, что его спина перестала быть неуязвимой так как его товарищ сполз по ней вниз, убитый саблей проворного москаля. Шляхтич приготовился получить удар клинком в спину, но вместо этого он почувствовал, что что-то тяжелое с силой опустилось на его голову, все вокруг потемнело и он как будто умер.

– Добро, Агей!
– крикнул пятидесятник Филипп Талызин здоровенному стрельцу, который и опустил свою дубину на голову Шишкевича.

Этот стрелец из полусотни первым добежал до места баталии и зашел со спины Андрея, так, что тот его не увидел. Он помог израненному товарищу, что сражался с гусаром одолеть оного и услышав приказ брать ляхов живыми, ударил его тяжелой дубиной, что таскал всегда с собой помимо пищали, бердыша и сабли, по голове. Так же он поступил и с другим супротивником, но не рассчитал и, размозжив тому голову, моментально убил. Посему плененным оказался только Шишкевич, все его товарищи полегли в бою. Хотя нет. Один из гусар, тех, что Андрей оставил отвлекать основные силы стрельцов от их маневра, выжил. Получилось так. Услыхав стрельбу двое оставленных гусар тоже открыли огонь. Завязалась перестрелка, но, конечно, силы были неравные. Шквальным огнем был убит один и ранен другой поляк. Раненый в беспамятстве скатился на дно оврага, и его подбежавшие казаки не заметили, посчитав, что им противостоял только один враг.

– Васька! Все осмотрел?
– спросил казака, что полуспустился в овраг, его товарищ.

– Кажись один он был! Тута никого!
– отозвался Васька, вглядываясь в темень и немного опасаясь возможно притаившихся ворогов.

– Ей богу?

– Вот те крест!

– Ладно, тады вылазь! Утром ешо осмотрим.

Они вернулись к кострам, неся тело убитого гусара и его оружие. У костров они уложили труп к остальным телам, что принесли стрельцы с места основного боя. Одиннадцать трупов гусар, переодетых в русские платья, что носили городские обыватели, лежали в ряд, их израненные тела были еще теплыми и кровь еще текла из резанных ран. Немного в стороне лежали другие тела. То были погибшие стрельцы и их было больше. Восемнадцать человек полегло в ночной схватке. Семьи остались без кормильцев, жены вдовами, дети сиротами. Получат они теперь по два рубли и забудут о них и государь, и воевода, и полковник и даже сотник вскоре забудет.