Съезд в Кернове. И вот, тотчас утихомирившись и сообща загасив раздоры меж собой, съехались в Кернов, где все вместе совещались по поводу избрания и возведения на [престол] Великого княжества Литовского чернеца Войшелка, сына Мендогова, который в то время, после убийства отца, жил в Пинском монастыре. Споры об избрании великого князя Литовского. Но жмудь и ятвяги, которые помогали Тройнату или Стройнату и Довмонту в убийстве его отца Мендога, короля литовского, были против того, боясь, как бы он не отомстил им за жестокую отцовскую смерть. Руссаки же, такие как полочане, новогрудцы, гродненцы, подляшане и мозыряне, которые были покорены литовскими князьями Скирмунтом, Эрдивилом, Альгимунтом и Рынгольтом, отцом Мендоговым, и издавна приведены к послушанию Литве и полному [с ней] единству, в один голос соглашались на какого-нибудь из сыновей русского короля Даниила, либо на Льва, либо на Романа. А другие на Шварна или Свармира, сына сестры Даниила, который в то время имел своей столицей Дрогичин, а с убитым литовским королем Мендогом великую дружбу имел, и оба они всегда были готовы всеми силами выступить вместе против любого врага.

И поскольку эти упомянутые русские князья были сильны, и к тому же [их владения] со всех сторон прилегали к соседней Литве, решили было, чтобы правителем Великого княжества Литовского был признан кто-нибудь из них. Но литовцы, все паны, князья и бояре, на это и слова молвить не дали, возражая против этого и полагаясь на благородство, отзывчивость и первородное право своего народа, который произошел от римских князей Палемона и Довспрунга. [Эти князья], дивным Божьим промыслом занесенные из Италии, осели в этих северных краях, заложили фундамент Литовского государства и постороних господ над собой никогда не имели и не знали. Напротив, литва и жмудь сажали сыновей литовских князей еще и на русские княжества, как Эрдивила на Новогрудское и Подляшское, Мингайла и Гинвила на Полоцкое, Скирмунта на Луцкое, Карачовское, Туровское, Стародубское и Черниговское, а также Писсимонта, Тройната, Альгимунта и Рынгольта, отца литовского короля Мендога, которые со своими потомками, мужами литовскими и жмудскими, сами широко распространили свое могущество на Руси. А если бы [избрали одного из] сыновей русского короля Даниила, которого предлагали на великое княжение литовское, тогда русин был бы благосклонее к русскому народу, из-за чего Литва из великого государства превратилась бы в малый повят, либо в какое-нибудь удельное княжество, а потом была бы превращена в русское владение. Поэтому решили, что правильнее, полезнее и почетнее Войшелка или Волштиника, сына Мендогова, как истинного и единственного наследника, из Пинского монастыря взять, хотя бы и силой вырвать [оттуда], если в том будет нужда, и на Великое отцовское княжество Литовское возвести и дружно посадить в дедовской (dziedzicznej) столице, не спрашивая у соседних и чужих народов о том, что лучше иметь в [собственном] доме с большей славой и пользой.

Чернец Войшелк возведен на великое княжение. Отправили тогда литовские паны сразу же посла от имени всего [простого] народа и бояр литовских к Войшелку, призывая его и прося на отчее панство, который, однако, долго отговаривался Божьим призванием на другое поприще, духовное и к тому же монашеское. Однако, побуждаемый острейшей необходимостью, решившиcь [спасти] от погибели согбенную внутренними невзгодами отчизну и смягченный убедительными просьбами подданных, [он] выехал из Пинского монастыря в Новогрудок, а потом, собравшись с новогрудцами, с княжескими почестями двинулся к Кернову, где все паны, бояре и простонародье с великим весельем и радостным пением «ладо, ладо» приняли его с распростертыми объятиями и с обычными церемониями, с мечом и в княжеской шапке, возвели и посадили на престол великого княжества Литовского, Жмудского, Новогрудского, Полоцкого и Курляндского.

А получив отцовское государство уже основательно, Войшелк продолжал набожно соблюдать греческий обет чернеца, ибо поверх княжеского одеяния всегда носил черную рясу с капюшоном (kapice), как поступал тот Казимир, Мешков сын, внук первого польского короля Болеслава Храброго, когда тоже был из церковных чинов возведен на отцовское королевство Польское 20. Но благочестием Валштиник отличался от оного, ибо Казимир какой убор сверху носил, такими же добродетелями и внутри был украшен, и, вооруженный святой набожностью, призван к восстановлению упавшей [польской] короны.

Жестокость чернеца Войшелка. Войшелк же сверху овечье одеяние носил, а внутри таился хищный волк: ибо в самом начале своего правления много панов жмудских, ятвяжских и литовских истребил, мстя за убийство [своего] отца Мендога; другие же бежали от него, как от Нерона, а он их имения раздавал своим дворянам (dworzanom). И этим преследованием внутренних врагов и ограблением подданных собрал великие сокровища, с помощью которых потом воевал против русского королевича Льва Даниловича, князя Владимирского, стремясь раширить литовские границы.

Войшелк повоевал Польшу до Илже. Со Шварном же, дрогичинским князем и племянником Даниила, большую дружбу водил, и общими силами вдвоем совершали набеги на Польшу, воюя против Болеслава Стыдливого, польского монарха, краковского и сандомирского князя, и выжгли вдоль и поперек все волости аж до Илже, и город Илже разрушили. Ятвяги тоже беспрерывно совершали хищные казацкие набеги до Мазовии и Люблинской земли, [но] в том же году Болеслав Стыдливый их поразил и искоренил из Подляшья.

О поражении наголову ятвягов, побратимов литовских, от поляков на Подляшье в году 1264

Что был за народ эти ятвяги и какой язык, обычаи и образ жизни имели, то мы уже пространно и достоверно показали в деяниях и истории Русской, когда их Ярослав Святополкович, князь киевский и владимирский, поразил в году от Христа 1113, что выше найдешь, если посмотришь. На тех же самых ятвягов Болеслав Пудыка или по прозвищу Стыдливый, польский монарх, посполитым рушением собрал польские земли, побуждаемый праведным гневом на их частые хищные набеги и разорение своих земель.

Итак, узнав о внутренних конфликтах русских и литовских князей, в году от господа Христа 1264, подготовив под Завихостом большие силы польского войска, [Болеслав] двинулся на Подляшье, действуя обдуманно и осторожно. Как он задумал, так и случилось, ибо ятвяги, всегда стремящиеся либо победить, либо храбро умереть, должны были дать ему сражение, которое были готовы и проиграть, но не допустить, чтобы на их глазах разоряли их земли.

Смелость ятвягов и их битва с поляками. И Болеслав не ошибся в своем мнении о мужестве ятвягов. Ибо, как только 22 июня он перешел их границы, тут же все множество этих язычников [во главе] с Коматом или Конатом (как у Кромера), готовое отразить врага и с трудом замеченное польской стражей на восходе солнца, смело и весело, охотно и радостно, как на праздник, быстрым шагом стремительно приблизилось к польским обозам. Увидев это, Болеслав вывел против них выстроенные к бою польские полки. Два огромных [войска] сошлись, одни против других, и в слепой и яростной упорной сече сшиблись так, что битва длилась несколько часов с обоюдным мужеством и переменным успехом.