В подтверждение своих слов он ссылается на дневниковую запись Корнея Чуковского от 22 апреля 1936 года, описывающего реакцию зала на появление Сталина:

«…Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем… Каждый его жест воспринимался с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства…

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова… Домой мы шли с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью…»

Напомним, это была дневниковая запись Корнея Чуковского.

«Что это было такое, – спрашивает себя уже умудренный летами и жизненным опытом Михалков, – если даже в дневниках Он заставлял писать о себе как о земном Боге, и это ощущение земного Бога было даже у его врагов – и каких врагов! Черчилль вспоминал, как в дни Ялтинской конференции, когда Сталин входил в зал, они почему-то вставали и при этом держали руки по швам. Черчилль решил не вставать. Он пишет: «Сталин вошел, и вдруг будто потусторонняя сила подняла меня. Я встал».

И еще: «И пусть кто-то пробует уверять, будто не кричали солдаты, идя в штыковую: «За Родину! За Сталина!» Где-то, может, и не кричали, но это был своего рода боевой, роковой клич, когда «либо пан, либо пропал».

Во время перестройки, когда на нас обрушился поток разоблачительной литературы, повествующей о страшных масштабах сталинских репрессий, как потом выяснилось, многократно преувеличенных, Михалков, привыкший верить печатному слову, пытался пересмотреть свое отношение к Сталину. В своей книге «Я был советским писателем», вышедшей в 1995 году, он писал, например: