Он мне спать не давал, он с восходом вставал, —

а вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь — не про то разговор:

Вдруг заметил я — нас было двое...

Для меня — будто ветром задуло костер,

Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, словно из плена, весна.

По ошибке окликнул его я:

“Друг, подай мне стрелу!”— а в ответ — тишина...

Он вчера не вернулся из боя.

МАНДОС: Хорошая и печальная песня. Благодарю вас. Луртц, ваша очередь.

(слышно похихикивание. Но Луртц удивляет всех)

ЛУРТЦ: Эта… есть такой поэт, он мне по кайфу.

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой друг, помните ли вы

Ту лошадь под ярким белым светом,

Среди рыжеющий травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги

Подобно девке площадной,

Бесстыдно брюхом вверх валялась у дороги,

Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтоб останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая природа

Разъединенным приняла.

И в небо щерились куски скелета,

Большим подобные цветам.

От смрада на лугу в душистом зное лета,

Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзким трупом тучею вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как черная густая слизь.

(тихо. Все сидят в обалдении, не зная, как на это реагировать.)

МАНДОС: Э-э… Неплохо. Гимли, теперь вы.

ГИМЛИ: Про гномов-шахтеров.

—Вперед, братва!

Качнулась твердь земная,

И с хряском уголь

Грохнул в рештаки.

Породу сапогами приминая,

Пошли на пласт

в атаку горняки.

они секундой каждой

дорожили,

а пласт сдаваться

не хотел никак,

и, как забои,

круто вздулись жилы

на их больших

и кряжистых руках.

Психует бригадир.

ручьями пот по спинам.

Так горяча

любая тела пядь,

что если даже

солнце вдруг остынет,

тепла им хватит

землю согревать!

МАНДОС: Хорошо. Галадриэль, ваша очередь.

ГАЛАДРИЭЛЬ: Баллада о Берене и Лютиен.

над росной свежестью полей,

В прохладе вешней луговой,

Болиголов, высок и прян,

Цветением хмельным струится,

А Лучиэнь в тиши ночной,

Светла как утренний туман,

под звуки лютни золотой

в чудесном танце серебрится.

И вот однажды с Мглистых гор

в белесых шапках ледников

усталый путник бросил взор

на лес, светившийся искристо

под сонной сенью облаков,

и сквозь прозрачный их узор

над пенным кружевом ручьев

ему привиделась зарница

в волшебном облике земном.

тот путник Берен был; ему

Почудилось, что в золотом

лесу ночном должна открыться

тропинка к счастью; в полутьму,

за чуть мерцающим лучом,

светло пронзавшим кутерьму

теней, где явь и сон дробится,

он устремился, будто вдруг

забыв о грузе тяжких лиг

далекого пути на юг,

но Лучиэнь легко, как птица,

как луч, исчезла в тот же миг,

а перед ним — лишь темный луг,

болиголов, да лунный лик,

да леса зыбкая граница...

(все аплодируют, Луртц в том числе. Мандос снисходительно кивает головой, но Галадриэль гордо и надменно смотрит на него. Возникает впечатление, что Мандос слегка смутился)

МАНДОС: Халдир.

ХАЛДИР: Отлично. Владыка(обращается к Келеборну)! Это специально для вас. И для вас, Мандос.

«Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдой мой создатель вдохновлен:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворен.

Древней меня лишь вечные созданья,

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья!»

Я, прочитав над входом, в вышине,

Такие знаки сумрачного цвета,

Сказал: «О Мандос, смысл их страшен мне».

Он, прозорливый, отвечал на это:

«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;