В царском шатре собрались Фёдор Михайлович Трубецкой — дядя воеводы Тимофея, всё ещё гулявшего по Инфлянтам, Иван Петрович Шуйский, Никита Романович Юрьев и Афанасий Фёдорович Нагой. Рядом с отцом сидел царевич Иван Иванович. Всем этим людям царь доверял и в трудную минуту по-деловому спросил их мнения: решалось направление похода, возможно — исход войны.

Одно — ежели у тебя в тылу стоят союзники, которые заставят местных жителей возить под Ригу пропитание для войска, а вероятных противников отсекут; другое — когда союзник оборачивается врагом. Никто теперь не мог предугадать поведение немцев, едва ослабнет давление русских войск. При движении на Ригу русским угрожали: с севера и востока — Магнус, готовый перекрыть пути подвоза, и Ходкевич, затаившийся за Даугавой. По сведениям разведки, совпадавшим с вестями Полубенского, полк Ходкевича насчитывал четыре тысячи драбов и конной шляхты, воинников отборных и обученных. Ближе к Риге стоял с неведомым числом людей Христофор Радзивилл. Сговорятся они с Магнусом, отрежут русским обратный путь, особенно если осада Риги затянется до поздней осени, зажмут между враждебной Ливонией и неприступными стенами... Общее мнение записали так: «Король Арцымагнус учинил не гораздо через договор». На этом основании — отказать ему в признании власти над городами и замками, а считать их «псковскими пригородками».

Их ещё предстояло взять. Счёт полетел на дни. Двадцать восьмого августа к Вольмару была послана разведка и воротилась с ценным вязнем — гофлейтом Магнуса, вёзшим его грамоту в Ерль. Содержание грамоты было уже не ново, зато гофлейт без пытки рассказал, что Магнус отправил капитана Боусмана из Вендена — занять Вольмар. С Боусманом пошли восемьдесят человек. Немного, если учесть, что в замке Вольмара засел сам Полубенский, на дух не выносивший Магнуса. Но в посад Боусман войдёт, бюргеры его впустят и помогут при осаде замка.

Сразу стало не до Риги. Иван Васильевич даже в Кокенгаузен не заехал, послал туда Мустафу Будалея с татарами. Те изрубили Магнусовых гофлейтов и взяли из жителей полон, какой им приглянулся. Полки же повернули на север, к Вендену, безвозвратно оставляя распахнутую, манящую на запад Даугаву.

Магнусу государь послал ответ через того же безотказного Ивана Белосельского: «Прислали к нам твои люди, а того неведомо, хто имянем писал твою грамоту; и в твоей грамоте писано, что тебе сдались: город Кесь, город Нитов, город Шкуин... городок Кокенгауж. И по той твоей грамоте, сложась с нашими недруги, нашу вотчину отводишь; а которая у них казна, и ты тое казну у нас теряешь; а как еси был у нас во Пскове, и мы тобе тех городков не поступывались, одну есмя позволили доставать Кесь (Венден), да те городки, которые на той стороне Говьи-реки... А и сами в твоих городках будем; а денги у нас и сухари, каковые случились, таковы и везём; а будет не похочи нас слушати, и мы наготове, а тобе нашу вотчину отводить непригоже. А будет тебе не на чем на Кеси сидеть, и ты поди в свою землю Езел да и в Датцкую землю за море, а нам тобя имати нечево для, да и в Казань нам тобя ссылати — то лутчи; только поедешь за море, а мы с Божьей волей очистим свою вотчину Лифлянскую землю и обережём».

Монастырёв остался в государевом полку. Нагой теперь не отпускал его, даже ночных отлучек не одобрял — ты-де понадобишься вскоре, у какой латышки тебя искать? Подробно расспросив о Полубенском, решил: «Будет наш!» Но настроение у Афанасия Фёдоровича было пасмурным: кончалось лето, скоро дороги развезёт дождями, а Риги и близко не видать. Всё могло быть иначе, если бы не проклятый Магнус.

В ближайшем окружении Нагого появилось новое лицо — Станислав Соколинский, бывший комендант Динабурга, куда он был назначен Полубенским по давней дружбе. Сдав замок русским, он, видимо, готов был к новым услугам. Монастырёву трудно было относиться к нему с приязнью, но Афанасий Фёдорович намекнул, что в скором времени им, может быть, придётся трудиться вместе, так что лучше сойтись. Во время долгих переходов Соколинский развлекал новых друзей рассказами о литовских делах и короле Стефане Батории. Он Обатуру, подобно большинству литовцев, не любил.

Тем ценнее было его признание, что король Стефан — человек образованный, закончил университет в Падуе, и в то же время решительный и умелый воевода. Он знал немецкий, французский и латинский языки, но польского, тем более литовско-русского, не знал. Канцлеру приходилось переводить его речи, что раздражало шляхту. В высших кругах стали изучать латынь. А врач у Обатуры — итальянец, антитринитарий, то есть еретик, не признающий троичности Бога. Баторий незлопамятен — Литва целый месяц после коронации не признавала его, но магнатам не мстил. В частных же разговорах Баторий твёрдо обещает, вернувшись из-под Гданьска, заняться подготовкой к войне с Московией.

Нагой внимательно слушал Соколинского. На краковский престол сел неглупый и опасный правитель, на уме у него — война. Надобно упредить его в Инфлянтах, покуда не воротился из-под Гданьска, закрепиться в городах и замках.

На подходе к Вендену из разных полков было выделено две тысячи шестьсот детей боярских и стрельцов. Их под командой Богдана Бельского и Деменши Черемисинова отправили к Вольмару с таким наказом: «Индрика Бушмана (Генриха Боусмана) и немцев переимати и самим ехати в город, а мелких людей побита, оставити Бушмана и иных от равных. Да и к Полубенскому послать в вышгород (замок), что царское Величество милость ему покажет и к королю его отпустит, и он с ними бы не бился, а к ним бы из вышгорода вышел, а как Полубенский выйдет, приставить к нему пристава, и нужи бы ему не было никоторыя; а которая его казна будет, и ту бы казну у него поимати, да и лошади добрыя... А не будет Полубенского в городе, и им у Володимерца (Вольмара) не стоять, ехати к государю. А буде учинится Богдану и Деменше весть, что Полубенский вёрстах в 20 или в 30, и Богдану и Деменше со всеми людьми за Полубенским гонять, чтоб дал Бог угонить». Поимка князя Александра больше занимала государя и воевод, чем взятие Вольмара.

На следующий день, когда войска уже расположились на подступах к Вендену, от Бельского пришла «посылка»: «Прислали к государю, чтоб государь велел к ним прислати, кто знает Полубенского в рожу».

В лицо Полубенского знали многие пленные, но Соколинский собственным примером лучше других мог внушить вице-регенту, чего от него ждут. Приставом к Соколинскому назначили Монастырёва. В тот же вечер они ускакали на север, к Вольмару.

От Вендена до Вольмара — примерно десять немецких миль или пятнадцать — двадцать вёрст хорошо укатанной дороги. Капитан Боусман явился под городские стены вечером двадцать седьмого августа. После недолгих переговоров бюргеры отворили ему ворота предместья. Вечернюю службу он отстоял, вернее — отсидел, по лютеранскому обычаю, в церкви Симона, напротив замковых ворот. Они были на запоре, но мост через ров опущен, что выдавало неуверенность литовцев. В замке засели ещё и немцы, превосходившие их числом.