Покинуть Батум оказалось нелегко. Андрей рассчитывал, что ему помогут в комендатуре, – не зря же он две недели занимался, в сущности, филантропической деятельностью. Но обнаружилось, что шапочные знакомства, заведенные Андреем среди тамошних военных чиновников и врачей, ничего не могли дать – он все равно оставался чужим. К тому же с началом отступления на кавказском фронте обнаружилось немало влиятельных беглецов, которым было необходимо вырваться из Батума в Крым или Одессу.

Андрей ходил и в порт, разговаривал там со шкиперами и матросами, не гнушался и малыми шхунами, но безрезультатно.

С Авдеевым Андрей общался не более, чем необходимо. Он продолжал числиться в экспедиции, которая закончилась так неудачно, – даже рабочие тетради и записи, прорисовки и оттиски надписей – не говоря о ящиках с находками – покоились на дне Черного моря. Авдеевы, вложившие все свои средства, как понимал Андрей, в табак или другие контрабандные товары, были разорены. Им даже трудно было собрать денег, чтобы отъехать в Москву. Пока что Авдеев обивал пороги батумских тыловых управлений и гудел в тесных пыльных кабинетах, выпрашивая компенсацию.

В последний раз Андрей виделся с ними, когда хоронили Тему Карася. Карася море выбросило на четвертый день. Андрей добился выдачи тела экспедиции и похоронил в отдельной могиле. Он даже купил цветов, а Лидочка соорудила из них большой венок с лентами, на которых было написано золотом по белому: «Незабвенному Артемию Иосифовичу Карасю от друзей и сотрудников по экспедиции». После похорон Андрей представил Авдеевым Лидочку. Пока батюшка в небольшой кладбищенской церкви скороговоркой отпевал Карася – розового, гладкого, он был совсем не похож на утопленника, – Ольга Трифоновна успела рассказать Лидочке о жутком и безвыходном положении утонувшей экспедиции. Ольга сама уже верила в бескорыстие свое и супруга.

Российского так и не нашли.

Вскоре Авдеевы уехали в Тифлис – оттуда они полагали более удобным добраться до Москвы. В Тифлисе жили коллеги Авдеева. Андрея они с собой не позвали – более того, забыли попрощаться. Может, боялись, что Андрей будет проситься с ними.

Сентябрь стоял жаркий, душный, налетали грозы, и на море поднималось волнение. Всю ночь струи дождя колотили по окнам, и слышно было, как ухают валы, разбиваясь о гальку.

От духоты, шумных нервных ливней и безнадежности Лидочка стала капризной и раздражительной. Она не говорила, что жалеет о прошлом, но Андрей подозревал, что она именно так и думает. После первых двух ночей в их отношениях наступило похолодание – Лидочка испугалась, что у нее будет ребенок, именно сейчас, когда неизвестно, где самим приклонить голову. Андрей ложно истолковывал ее состояние – виня себя в грубости и все более опасаясь, что в один прекрасный день Лидочка предложит ему расстаться.

В понедельник с утра Андрей пошел в порт. Лидочка осталась в гостинице: у нее болела голова и немного лихорадило – Андрей испугался, не схватила ли она малярию, и велел не вставать с постели, обещав купить в аптеке хины.

Когда он подошел к порту, то увидел, что у пирса стоит транспорт, переоборудованный из пассажирского парохода. Он привез солдат. Андрей подошел, чтобы узнать, куда и когда транспорт намерен отправиться дальше, но никто ничего толком сказать не мог.

И тут его окликнули:

– Андрюша! – Аспасия, в темном длинном платье сестры милосердия и шляпе с вуалью, бежала к нему, подобрав край юбки.

– Госпожа Аспасия! Вы что здесь делаете? – Андрей обрадовался, увидев ее. Движения ее фигуры, наклон головы, линия пальцев – все это вызвало в нем прежние чувства, и в то же время Андрей, о чем Аспасия и не подозревала, повел себя как настоящий женатый господин – то есть оглянулся через плечо и даже отступил на полшага, как будто был уже виноват в неверности.

– Андрей! Как приятно родную физиономию увидеть, ты не представляешь! Ну как ты? Отойдем в тень, тут испечься недолго… иди сюда, дай на тебя погляжу – я уж волновалась, не знала, что с тобой. Но я думала, выплывешь!

– Господи! – загремел над ухом звучный баритон. – Неужто ты живой, а я за упокой твоей души литургию заказал. Ты мне теперь двенадцать рублей должен.

– Гриша, не говори так! – сказала Аспасия возмущенно.

– Не говорю, не говорю, знаю, ты мне эти деньги дала.

– Гриша!

Андрей понял, что военлет Васильев не лжет, – Аспасия в самом деле заказала литургию. Теперь ей неловко об этом вспоминать – вдруг Андрей обидится.

Но Андрею не было обидно – наоборот, он был растроган.

Они стояли в тени рифленого железного пакгауза. Кричали чайки, солнце было ослепительным, но уже не таким жарким, как две недели назад.

– Авдеевы уехали в Тифлис, – сказал Андрей. – Российского я так и не видел – и не знаю, где он, что с ним.

– Может, утоп? – спросила Аспасия.

– Не знаю, поэтому надеюсь. А вот Карась, фотограф наш, утонул. Мы его похоронили.

– Господи, прими душу грешную. – Аспасия перекрестилась.

– Нам Покровский нужен, – сказал Васильев. – Ты Покровского не видел?