— Что ж до сих пор ни от одного не защитила? — усмехнулся отец. — Сколько живем на сем свете, столько сами и отбиваемся от басурман!

Побелел от ярости Сыпяхевич, за саблю схватился.

— Вы еще перечить будете, холопы, королевскому наместнику?! — крикнул.

— Ты ошибся, Воевода, — спокойно так говорит ему отец, — мы не холопы, а Вольные Люди, на то у нас грамота, выданная Королем, имеется. А вольный люд лучше не обижать, мы ведь от обиды на многое способны!

Не сумел Сыпяхевич с гордыней совладать, саблю из ножен потянул. Но как бы ни был он проворен, у отца такие вещи быстрее выходят. Обнажил он первым клинок да выбил саблю из рук Воеводы так, что улетела она на добрые десять шагов.

Другой бы на его месте зарубил бы в горячности и самого ляха, но отец не хотел войны с Королем, миром решил ссору уладить.

Вложил саблю в ножны, говорит: «Я на тебя, Воевода, зла не держу. Ты в наших краях недавно, видно, не научился еще отличать вольного человека от холопа. Но есть верная примета: вольный крепко держит саблю в руке и обид не спускает.

Что до постройки засеки, то у нас на то есть разрешение от Польского Короля и совета Магнатов, так что, законов Унии мы нигде не преступили!»

Другой на месте Сыпяхевича радовался бы, что все ладно обошлось, а он на Дороши злобу затаил. Вернувшись в крепость, стал собирать войско для похода. Отписал письмо Королю с просьбой прислать ему подмогу, якобы для усмирения бунтовщиков.

Владыке бы выяснить, кто прав, кто виноват, да осадить не в меру ретивого наместника! А он, не разбирая сути дела, направил к нему подкрепление — целую хоругвь в придачу к той, что уже была под началом Воеводы.

Как поперла на нас вся эта рать с пушками да орудиями стенобитными, тут конец Дорошам и пришел! Против ядер не всякая каменная стена устоит, не то что деревянный частокол…

…Рухнули наши стены, ляхи в Дороши и ворвались. Закипела сеча страшнее тех, что у мальтийцев с турками случались. Многие казаки в тот день смерть приняли. Даром, что каждый с собой по пять ляхов на тот свет забрал, — их вдесятеро больше наших было. Задавили они нас числом.

Над теми, кто в битве голову не сложил, раненый или оглушенный в плен попал, ляхи решили казнь лютую учинить: по обычаю сарацинскому, кожу с них заживо содрать под стенами крепости, дабы на селян окрестных нагнать страху.

Одно только меня и обрадовало, если тут вообще о радости говорить уместно, что ни мать, ни отец тех мук не приняли. Отец в битве пал, вражьими копьями исколотый, матушка под сердце пулю приняла, поднося ему порох для ручницы.

Погибла и моя Маруся. Она вместе с другими женщинами и девицами помогала мужчинам защищать крепостные стены, лить кипяток ляхам на головы. Рубанул ее саблей поперек лица какой-то ирод из тех, что первыми в город ворвались…

Газда скрипнул зубами, и лицо его приняло выражение, от которого Эвелине стало страшно. — …Ему, правда, тоже голову снесли, но для меня сие — слабое утешение.

Женщинам, что выжили, предстояло вынести нечто более страшное, чем просто смерть. Опьяненные кровью жолнежи насиловали их, словно лютые звери, а после убивали, загоняя саблю в причинное место…

— Неправда! — с болью в голосе выкрикнула Эвелина. — Не может быть, чтобы добрые католики такое зверство учинили!

— Не может быть, говоришь? — гневно сверкнул глазами Газда. — Да нет, панянка, может! В мире много творится такого, о чем ты даже помыслить не в состоянии. Такого, что не должно происходить на свете Божьем, однако же, происходит!..

Из всего населения Дорошей в живых осталось не более десятка казаков, захваченных силой, среди них и брат мой младший — Нечипор. Звездонул его в сутолоке боя один лях перначом по затылку, он и растянулся без сознания.

Не лучше были и другие пленные, пиками исколотые да саблями посеченные. Связали их ляхи в козлы, стянув руки вместе с ногами одной веревкой, да на возы побросали, чтобы к месту казни свезти.

Однако, брат мой не промах был. Умудрился по дороге рассупонить узлы, стягивавшие ему запястья, и на первой же ночной стоянке обоза от веревок освободился. Столкнул лбами двух жолнежей, охранявших возы, освободил от пут братьев-казаков, и дали они деру в ближайший лес.

Кинулись ляхи в погоню за пленниками, да поди найди их в глухой чаще. К счастью для беглецов, собак у ляхов не было, а к утру брат со товарищи были уже далеко.

Так началась их лесная жизнь, мало отличная от жизни диких зверей и разбойников. Иногда пробирались они в села, прося жителей помочь им едой и одеждой, иной раз нападали на польского купца, неосторожно проезжавшего по лесной дороге.

Тела на дороге не оставляли — закапывали в лесу, чтобы стража Воеводы не сразу догадалась, куда исчезают беспечные путники. За большие дела долго не брались — десять человек, пусть даже храбрых и умелых, не та сила, с коей можно взять хорошо защищенный обоз.