Над Самбором бушевала метель. С пронзительным воем неистовый зимний вихрь обрушивался на стены замка, тщетно пытаясь сорвать с башен черепичные крыши. Тонко и зло завывая в бойницах, гасил факелы и светильники на замковых галереях.

Всю ночь гулял он и в стенах старой башни, ставшей местом заточения Газды и Бутурлина. Наполненная древесным углем жаровня не справлялась с морозом, рвавшимся в незастекленные бойницы, и почти не давала тепла. Скоро должен был закончиться и сам уголь, ссыпанный под стеной стражниками Воеводы.

Но Дмитрий, казалось, не замечал колючего холода, проникавшего под зипун. Мысли его были сейчас далеко. Он думал об Эвелине и ее словах, сказанных во время последней встречи с боярином. Мысленно повторял их, как заклинание, веря и не веря своему нежданному счастью.

Ему стало ясно, почему княжна так настойчиво донимала его в пути насмешками и придирками! Она пыталась привлечь к себе внимание, а он, бесчувственный чурбан, видел в том лишь капризы чванной, избалованной девчонки! Как же глуп он был все это время!

Быть может, любовь Эвы вспыхнула позже, в схроне, где они прятались от погони и вьюги? Какая разница! Главное, теперь он знал, что любим, и не пытался подавлять в себе чувство, заставлявшее учащенно биться его сердце всякий раз, когда княжна оказывалась рядом.

Но с радостью пришла и новая боль. Дмитрий знал, какая пропасть разделяет бедного московского боярина и княжескую дочь, наследницу одного из знатнейших родов Великой Литвы.

Мысли о тех препятствиях, что возвела меж ними судьба, сменялись раздумьями о невеселом положении, в коем Бутурлин оказался из-за подозрительности Воеводы.

Всеми силами своей крепкой натуры он хотел доказать Каштеляну и Королю непричастность Москвы к убийству Корибута, но не знал, как это сделать.

Единственным человеком, чьи слова сейчас имели бы вес, был чудом выживший душегуб Волкич, вероятно, притаившийся где-то в глухой чащобе.

Впрочем, тать мог и не прятаться в лесу. Быть может, он давно выбрался тайными тропами за пределы Литвы и теперь в безопасности радуется тому, как лихо обвел вокруг пальца всех своих преследователей?..

…Еще хуже было сознавать, что где-то поблизости рыщет другой хищник, в сером плаще, коварный и неуловимый.

Что, если ему мало смерти королевского посланника, и сейчас он готовит новый удар, призванный разрушить мир между Унией и Москвой? А он, Бутурлин, не может ни помешать его намерениям, ни предупредить об опасности своего Государя!..

— Видишь, как все обернулось, — донесся до него сквозь пелену отчужденности слегка насмешливый голос Газды, — ты, видать, и помыслить боялся о том, что тебя так любят!

— Только вот что мне делать с сей любовью? — грустно усмехнулся Бутурлин. — Она — католичка, дочь магната, ее родня — королевские кумовья. А у меня нет иного богатства, кроме доброго имени, коня и сабли. Впрочем, коня я потерял, а саблю у меня отнял Воевода!

— Доброе имя — тоже немало, — возразил Газда, подбросив остатки угля в жаровню, — многие и этим похвалиться не могут, а цену себе набивают!

Будь ты холопом, тебе бы и впрямь ничего не светило, а раз уж ты боярин, то как знать…

…Я когда Европу ихнюю проезжал, немало историй слыхивал, как бедные рыцари за доблесть получали титулы от королей и на богатых наследницах женились! Может, и тебе повезет. Кое в чем уже повезло. Такая девица тебя полюбила! И видом хороша, и душа у нее живая, не черная.

Даром, что княжеского рода, а за меня, схизматика да разбойника, перед Воеводой вступилась. Так-то, брат!

В придачу ко всему, голова у нее хорошо варит: вспомни, как лихо она задумала наш побег! Ей-богу, напрасно ты отказал девчонке; будь ты менее благороден, мы бы уже в схроне грелись и зелено вино попивали!

— Где бы ты взял зелено вино? — улыбнулся Дмитрий, видя, что Газда откровенно дурачится.

— Как откуда? — поддельно удивился казак. — У Воеводы бы потребовал в уплату за то, что морил нас здесь трое суток! Знаешь, какие бы он сделал глаза, когда я бы у него мех с лучшим в Самборе вином запросил?!

— Боюсь, его бы хватил кондратий! — неожиданно для себя самого развеселился Бутурлин. — Ты бы, верно, потребовал, чтобы Воевода его тебе своими руками подал?

— А то как же! — расхохотался Газда. — Я на меньшее не согласен!