– Да Бог с ними совсем, заработками большими, – перебил Вадим расстроившегося было начальника. – Не в деньгах счастье, Владимир Фёдорович, уверяю Вас, совсем даже не в деньгах. Поработав в торговле около года, я это ясно понял. Человек должен уважать себя и свою работу, гордиться ей и собой. Иначе – всё, хана: никакие заработки не спасут от разложения и деградации.

– Ну и слава Богу, и хорошо, что Вы так правильно всё понимаете и готовы деньги шальные, немереные, на работу по призванию поменять, – довольный услышанным, опять засмеялся Щёголев в трубку. – Только супруга-то не заругает Вас? От больших заработков тяжело отвыкать: по себе и собственной семье знаю.

– Не заругает, Владимир Фёдорович, не заругает. Она у меня хорошая.

– Ну тогда и приходите завтра же, коли так: чего тянуть-то? Стол Ваш, кстати сказать, так и стоит свободный и сиротливый, с осени Вас дожидается. Запылился уж весь, по хозяину стосковался… Ничего: завтра же и протрём…

– Ну что, Марин, узрел Господь мои муки, узрел, – поговорив с начальником с полчаса, после этого обратился светящийся счастьем Вадим к притихшей рядом жене, всё до последнего слова слышавшей. – В свой институт я завтра утром иду – на работу туда устраиваться. Сам начальник отдела звонил, Щёголев Владимир Фёдорович, слёзно просил к ним назад возвращаться. Соскучился я по ним, по чести сказать, сниться мне даже стали, черти. Ей-богу!… Ну и вернусь назад, стало быть, если всё так удачно складывается, если сами звонят и просят, почти что кланяются. Хоть человеком себя опять почувствую – а не прохвостом, не торгашом, которого все нормальные люди как клопа вонючего презирают.

– Представляешь, – добавил он гордо и важно, как лампа зажженная весь светясь изнутри. – Опять по имени-отчеству стали звать: Вадимом Сергеевичем. Не то что в торговле сраной: Вадим да Вадим. А то и просто Вадик… Даже и девки-торговки так ко мне обращались, кандидату наук. Не говоря уж про руководство. Это им удовольствие, видимо, доставляло – так фамильярно и запросто со мной всегда обращаться, этим меня унижать и до собственного опускать уровня. Я это нутром чувствовал… Хотя, там у них в бизнесе просто всё – как у шлюшек в притоне…

Жена Марина долго молчала – не знала, что и сказать. Ей и жалко было супруга, конечно же, которого убивала торговля, гробила на корню, – она это хорошо понимала и видела ежедневно всё последнее время. Но жалко было также себя и детей, которых ожидали большие проблемы в будущем из-за катастрофической нехватки денег. И это ещё мягко сказано.

–…Ладно, возвращайся назад, коли уж так решил, коли невмоготу тебе на новом месте, – наконец произнесла она. – Только как жить-то будем, скажи, на твои грошовые заработки? Цены-то вон каждый день скачут вверх как угорелые. И конца и края тем ценовым скачкам что-то не видно.

– Не знаю, Марин, не знаю, – стыдливо ответил Вадим, умоляюще в глаза жене своей глядя. Сказать и утешить жену ему было нечем.

–…Ладно, – всё поняв и без слов, обречённо повторила Марина. – Придётся, видимо, мне на работу свою возвращаться, коли ты у меня такой слабенький оказался, к жизни неприспособленный. Хотела вот, мечтала после декрета ещё хотя бы полгодика дома со Светою посидеть, самой в детсадик её поводить-понянчиться. Да и с Олежкою тем же после уроков хотела позаниматься, присмотреть за ним. Но уж, вижу теперь, не судьба, увы. Рушатся мои мечты и планы… Ладно. Так тому видно и быть. Ничего страшного. Пойду, поработаю, потружусь. Ничего. Олег уже, слава Богу, вырос, в школу пошёл. Со Светланкой вот только возникнут проблемы. Кто её будет из детского садика забирать? – не знаю!… Придётся с матерью по этому поводу серьёзно поговорить. Может, она поможет…