Зато как тараканы в бомжовнике плодились повсюду посредники-торгаши, воры, громилы и рэкетиры, нарко-дилеры, сутенёры и проститутки. А ещё – маньяки разные и аферисты, растлители человеческих душ, опустошители чужих кошельков и карманов. Плодилась нечисть, короче, служители тёмных сил, или славное воинство Сатаны, грозного и безжалостного Люцифера. Оторопевший от увиденного Вадим тогда это быстро понял, возжелавший вернуться в прошлое.

Интеллектуальная же элита страны при Ельцине оказалась в глубокой опале, или в заднице, если совсем уж грубо, – на свалке Истории, на помойке. Правительство махнуло на прежних кумиров и рыцарей Духа рукой: платило им либо гроши, либо совсем ничего не платило, по полгода и больше задерживая зарплату, прокручивая её в коммерческих банках для собственной пользы и выгоды.

«Хотите – работайте, не хотите – не надо: плакать по вас не станем; пишите заявление на расчёт и гуляйте себе на здоровье: без вас как-нибудь обойдёмся в современных рыночных условиях, – был у Гайдара с Чубайсом девиз. – Идите себе тогда, дескать, с Богом на все четыре стороны: мы никого не держим, работать не заставляем. Мы же ведь демократы, не диктаторы никакие, не Сталины. Поэтому и ведём себя по-людски и по-демократически… Денег у нас на вас, дармоедов, нет и в ближайшем будущем не предвидится, – говорим честно. Так что хватит сидеть, штаны протирать и в носу целый день ковыряться. И хватит изобретать и умничать, гениев из себя корчить – кончилось ваше время. Шабаш, парни, завязывайте давайте с изобретениями-то! Столько уже всего наворотили и наизобретали за 70 советских лет – девать те ваши изобретения некуда. Хоть пруд ими бери и пруди, честное слово, или печку топи деревенскую. Лет на десять, поди, хватит; а, может, и того больше. Куда к чёрту!…»

От подобной позиции и директивной установки правительства в академических институтах Москвы, что занимались чистой наукой, да и в столичных вузах тех же господствовали паника и пессимизм, куда ни приди, уныние и чемоданное настроение. Учёные сотрудники их были в шоке, в глубокой нищете и прострации. И не знали, что делать, что предпринять: либо остаться на прежнем месте и прозябать-голодать безо всякой надежды на будущее и перспективы, либо уволиться и удавиться. Сил выносить и терпеть весь этот ельцинско-гайдаровский шабаш у многих просто не оставалось.

И только самые предприимчивые и деловые, самые крепкие и энергичные поняли, что их институты рано ли, поздно ли, но прикроют, и наука долго ещё не будет нужна. И им, поэтому, побыстрее нужно всё бросить здесь, в России, продать квартиры, дома и машины, и побыстрей уезжать из страны куда глаза глядят – если кто ещё хочет профессию и знания сохранить, и продолжать научными исследованиями заниматься. В противном случае надо менять профессию и мировоззрение: становиться банкирами, предпринимателями, депутатами, чиновниками и бухгалтерами на самый худой конец – и начинать здесь вместе со всеми крутиться-вертеться и воровать, набивать бесхозным советским добром свои квартиры и дачи, виллы и гаражи, а долларами – счета банковские. Других вариантов прожить тогда у работящего и образованного советского гражданина просто не было…

В этот период начинается массовый отъезд молодых и талантливых советских учёных на Запад в поисках лучшей доли. Там им на удивление быстро – нонсенс вроде бы для кичливой Европы или Америки, что традиционно крайне ревниво и жёстко оберегают самих себя от разного рода нашествий и поползновений, – там всем им предоставляли условия для работы, для жизни творческой, сносной. Что означало, как теперь ни оправдывайся и ни крути, что Запад хищнически начал пользовался опять нашим интеллектуальным добром, что выращивалось десятилетиями в СССР, бережно копилось и культивировалось, доводилось до передового уровня и лучшего вида. Все прежние друзья-товарищи Стеблова, или почти все, кандидаты и доктора наук, славные выпускники МГУ, механико-математического факультета в частности, в итоге и укатили туда, поменяли гражданство и подданство – у кого не было формы секретности, кто не работал на оборону и советский космос. И все они добывали славу в расцвете лет Европе, Америке или Канаде той же – но только не своей Родине России, где когда-то родились, выросли и воспитались, ума и сил набрались, получили достойное образование. Разве ж это правильно, скажите?! разве ж по-государственному?!

Именно в это время в Америке появляются знаменитые Силиконовые и Кремневые долины, где все передовые новаторские идеи исходили и исходят от русских учёных как раз, эмигрировавших при Горбачёве сначала, но массово – уже при Борисе Ельцине. А американские менеджеры-хозяева, Биллы Гейтсы всякие, им там только зарплату платили и платят за рабский подневольный труд и подсчитывают барыши баснословные. Другого там ничего не любят и не хотят, не знают и не умеют, как только деньги считать, да чужими мозгами и идеями пользоваться…

Стеблову, как бывшему учёному-оборонщику, за границу был путь закрыт из-за недавней формы секретности, которой он всё ещё обладал. Да и не захотел бы он ни за что бросать свою несчастную, но очень любимую Родину, становиться гражданином другой страны, учить постылые иностранные языки, а свой родной забывать постепенно – то есть, по-живому резать духовные русские корни, родительско-дедовскую пуповину.

И в науку идти расхотелось – совсем. Какая наука на пустой-то желудок, когда другие оттуда бегут.

И преподавать идти уже не имело смысла, куда просилась душа: и там был полный отстой и бардак, господствовали пессимизм с нищетою. Технические вузы (МВТУ, МАИ, МЭИ, МХТИ, МИРЭА) все как-то быстренько осиротели и опустели: классическая математика с физикой, как и инженерные специальности были новой стране не нужны. Молодёжь сломя голову бросилась в экономисты, юристы, менеджеры – чтобы потом наворованные деньги новорусской картавой знати считать. И попутно обеспечивать пузатым ворам-казнокрадам юридическое и правовое прикрытие. Юриспруденция и гуманитария правили бал, понимай – пустомельство, делячество и словоблудие. Красные дипломы и диссертации, защищённые на естественных факультетах в Московском государственном Университете, никто уже серьёзно не воспринимал, не загорался душой и глазами. Наоборот, они у новых хозяев российской демократической жизни вызывали одно лишь раздражение плохо скрываемое и даже подчас и ярость с брезгливостью вперемешку – как дуст, например, или тот же “дихлофос” у клопов.