–…И наш сосед Николай так живёт? – настороженно спросила жена Марина, губы в ухмылке скривив, вроде как не доверяя мужу.

– И Николай, – утвердительно кивнул головою Вадим. – Он что, рыжий что ли?!

– То есть, ты хочешь сказать, что он Гальке своей изменяет? – тихо, но твёрдо стала допытываться жена, заметно в лице изменяясь, усталой и расстроенной сразу же становясь, будто бы описанной только что жизнью убитой.

– Изменяет, да, – с готовностью подтвердил было Вадим свои же собственные слова… и тут же и осёкся на полуслове. – Ты только… это… смотри, Гальке не проболтайся, – жалобно попросил он супругу. – А то такое начнётся! С Колькой врагами станем навек, знаться совсем перестанем.

–…Колька, ты хочешь сказать, кутилка, прохвост и кабель, как и все торгаши? – через паузу поинтересовалась жена, крайне расстроенная таким поворотом дела и неожиданным разговором таким, и будто бы и не расслышавшая предупреждения. – Тоже пьянствует и развратничает напропалую?

– Да, именно так: и пьянствует, и развратничает на пару с братом, – утвердительно закивал головою Вадим, удивлённо затылок почёсывая. – И делает это не через силу, не из-под палки, уверяю тебя, а с большим-пребольшим удовольствием. И угрызений совести потом не испытывает, вот что поразительно-то… Знаешь, Марин, для меня это и самого стало большим откровением, честное слово. Я-то думал, по прежним советским годам, что он такой же идеалист, как и я. Хороший, – думал, – добрый, весёлый, беспечный и бесшабашный парень. Абсолютно честный и бескорыстный, что главное, любитель походов, театров и книг, любитель задушевных компаний. Думал, что торговля и он – две вещи несовместимые. Потому так долго с ним и общался, дружил… Но, вижу теперь, что ошибся, увы. Он оказался таким же жуком и таким же пройдохой бессовестным, как и его брат: одного поля ягодки. Не успел на фирму прийти, как уже с бухгалтершей нашей снюхался, сорокалетней еврейкой Райкой. Живёт теперь с ней в открытую вот уже сколько месяцев, по кабакам почти ежедневно мотается, потом к ней на хату едет – любовь там крутить… Бухгалтерша эта сначала с братом его жила, а теперь на Кольку переключилась, стерва, когда его брат другую себе завёл, посимпатичнее и помоложе. Не долго расстраивалась и горевала, словом, не до того… Незамужняя! – чего ей! Ей, дуре гладкой и праздной, чем больше мужиков, тем лучше. Оголодала, сучка.

–…А Галька-то чего же тогда молчит, интересно, не чешется? – произнесла Марина задумчиво, удивлённая и расстроенная до крайности такими неожиданными известиями. – Ни разу я от неё не слышала жалоб на то, чтобы Колька ей изменял, чтобы с какою-то там бабою на стороне путался.

– Так он же ей не говорит про это, наверное: про любовницу-то свою похотливую и служебный роман, – искренне засмеялся Вадим, слыша слова такие. – Наивная ты у меня девчонка, Марин, наивная и смешная. Кто же про такие вещи жёнам своим рассказывает! Он ей, наоборот, всё про свои дела крутые плетёт: что, мол, так поздно приезжает домой потому, что “базары с кем-то перетирает”, “стрелки наводит”, важные переговоры ведёт – якобы почву для собственного дела готовит. А на самом-то деле… на самом деле он только Райку одну ежедневно холит и “трёт”: задницу ей и передницу до блеска вылизывает… Да меня регулярно предупреждает, прохвост, чтобы я, в случае чего, Гальке его подтвердил, что он действительно до позднего вечера на фирме как проклятый “пашет”… Представляешь, что Галька мне скажет, когда обман его вскроется, и он её бросить, к примеру, захочет. И на нашей бухгалтерше с дуру взять и жениться, красоте такой. Кошмар! Она глаза и ему и мне тогда выцарапает, жизни нас обоих лишит. Она у него баба отчаянная, Галька-то, на всё пойдёт – с горюшка и обиды…

Рассказ про любовницу и измену сильно не понравился жене Стеблова, которая уже и пожалела даже, что этот разговор начала. Такая правда грубая и неприкрытая, пусть даже и про соседку, ей совсем не понравилась, ну просто совсем. И идти самой по соседским следам ей, естественно, не хотелось… Она надолго задумалась, в себя ушла, губки прикрыла плотно… и потом, минут через пять, произнесла холодно, с прищуром взглянув на мужа:

– То есть, ты уже твёрдо намерен уйти с работы – я так тебя поняла? да? Торговля, бизнес тебе не в радость.

– Да, именно так! Поняла ты всё быстро и правильно, молодец! Не престало мне, выпускнику МГУ им.Ломоносова, кандидату наук к тому же, математику самой высокой пробы, в торговом дерьме возиться, водку сутками жрать да дур озабоченных трахать. Я, сколько себя помню, всё время стремился наверх, к вершинам Духа и Разума. Опускаться добровольно в болото, в дерьмо и грязь не в моих правилах и принципах.

– Это всё громкие слова, Вадим, годные для девочек молодых, для трибуны, – устало поморщилась жена. – От них, как ты сам понимаешь, мало проку. Их на хлеб не намажешь, в тарелку вместо щей не нальёшь, и детей и себя не накормишь… А есть и пить нам требуется каждый день, вот что прискорбно-то, постоянно требуется одеваться и обуваться… Так хорошо жили в последнее время, и вдруг – на тебе: ухожу. И катись ты, спокойная и сытая жизнь, куда подальше… Ладно, не будем о грустном, как говорится, – улыбнулась она невесело, – лучше, куда пойдёшь работать, скажи? В институт-то свой прежний не захочешь ведь возвращаться, надеюсь?

– Не захочу, не захочу, успокойся, – подтвердил Стеблов виноватым голосом, видя, что здорово расстроил жену известием об уходе и о потере заработков, после чего добавил как можно уверенней: – Что я – ненормальный что ли, чтобы дважды в одну и ту же реку пытаться входить. Поищем что-нибудь получше и попривлекательнее в материальном плане… Я же – кандидат физико-математических наук у тебя, как-никак. Ёлки-палки зелёные! Передо мной все дороги открыты! Хочешь – в науку иди, хочешь – преподавай. Лет десять назад, помнится, когда я только-только кандидатскую защитил и университетские стены покинул, за такими специалистами, как я, настоящая шла охота. Все хотели заполучить к себе такого крутого сотрудника, прямо на части рвали. Я думаю, с той поры мало что изменилось. Даже и после этой ельцинской перестройки…

28

На такой вот оптимистической ноте и закончили они разговор. А уже на следующий день, встав пораньше и взяв по звонку отгулы на фирме якобы по болезни, Стеблов кинулся искать себе новое место службы, что на поверку оказалось делом совсем не простым в свете последних событий. Угорело пробегав несколько дней по Москве и встретившись с прежними приятелями по Университету и аспирантуре, обстоятельно с ними переговорив, проблемы обсудив насущные, наш герой-коммерсант вдруг к ужасу своему обнаружил, что он, простофиля, всё самое главное-то, оказывается, и пропустил, проторговал заграничным пивом и жвачкой. Которые, как выяснялось, заслонили от него всю текущую, ореформленную Гайдаром и Чубайсом жизнь непроницаемой розовой плёнкой.

А жизнь-то, между тем, была ужасной в стране, тяжелейшей и беспросветной прямо-таки для фабрично-заводского рабочего люда и интеллигенции. И эпоха правления Б.Н.Ельцина для этой категории граждан кардинальным образом отличалось от прежнего славного советского времени, как небо отличается от земли, или как день от ночи. Ельцин с помощниками вздыбили и перевернули страну, поставили её с ног на голову словно часы песочные. И то, что ценилось и культивировалось тогда, что хорошо оплачивалось и уважалось, – теперь это вдруг сделалось отжившим, бесполезным и смешным, никому, по сути, не нужным, не интересным. Учёные и инженера, преподаватели технических вузов, кем вознамерился опять начать работать Стеблов, в новой России оказались людьми совершенно лишними – изгоями и чуть ли ни паразитами, от которых власти старались избавиться побыстрей как от клопов-кровопивцев. Это чувствовалось по всему; это было видно невооружённым глазом.