Там было пусто. И пустота эта была насыщена звоном насекомых, щебетом птах и подобными мирными, совсем не городскими звуками. Старшие говорят, что раньше на Земле было не так тихо и красиво, но спонсоры запретили вонючие двигатели и разрушили вредные заводы. Сами они не нуждаются во многих вещах, производимых людьми, и люди тоже быстро отвыкли от таких предметов, как ботинки или печки, даже от одежды, отчего теперь, как мне рассказывали, люди живут только в теплых местах нашей планеты.

— Тим, — сказала Инна, заглядывая в кусты. — Я так и знала, что найду тебя здесь.

— А я специально сюда пришел, — сказал я. Я был счастлив. Но не мог объяснить мое чувство. Оно не было тем чувством, в котором меня так подозревали хозяева. Мне хотелось смотреть на Инну и если дотронуться до нее — то только кончиками пальцев.

— Тебя били? — спросила Инна.

— Вчера, — сказал я. — Из-за тебя.

— Из-за меня? — Глаза у нее были синие, ласковые.

— Они решили, что я слишком… слишком несдержанно себя веду. Что пришло время меня… — и тут язык у меня не повернулся сказать, в чем дело, хотя в этом не было тайны или чего-нибудь необычного — больше трех четвертей мужчин после двадцати лет подвергались ампутации этих органов для их собственного блага и в интересах демографии.

— Не может быть! — догадалась Инна. — Только не это!

— Почему? — вырвалось у меня. Мне хотелось услышать приятный для меня ответ.

Инна отвернулась. Вопрос ей не понравился. Видно, показался циничным.

— Прости, — сказал я. Я почувствовал себя виноватым перед этой девушкой. Я любовался ее профилем — у Инны был короткий нос, который чуть подтягивал к себе верхнюю губу и приоткрывал белые зубки. — Прости, зайчонок.

— Ты дурак, — сказала Инна. — У тебя, наверное, никогда девушки не было.

— Откуда? — согласился я. — Меня ведь щенком взяли, из питомника. Так и живу домашним любимцем. Я другой жизни и не знаю.

— А я помню мою маму! — сказала Инна.

— Не может быть!

Это было так удивительно. Никто не должен знать родителей. Это преступление. Это аморально. Любимец принадлежит тому спонсору, который первым сделал на него заявление.

— Она сама созналась, — прошептала Инна. — Рассказать?

— Конечно, расскажи.

Инна подсела ко мне поближе, так что наши плечи касались. Я положил ладонь ей на коленку, и она не сердилась. Почему, подумал я, она упрекнула меня тем, что у меня не было девушки? Значит, у нее кто-то уже был?

Эта мысль несла в себе горечь, какой мне никогда еще не приходилось испытывать.

— У нас в доме была еще одна любимица, старше меня, — сказала Инна.

— Она меня многому научила. И она мне рассказывала о людях, которые живут на воле.

— Ты об этом не знала?

— Я только знала, что плохо жить не в доме.

В этот момент совсем близко затрещали сучья, затопали тяжелые шаги. Я даже не успел отскочить — отвратительный жабеныш, сынок спонсора Инны, навалился на меня и стал заламывать мне руки.

— Вот чем ты занимаешься! — рычал он.

Я успел увидеть, как он наподдал ножищей в бок Инне, и она отлетела в сторону. Но я был бессилен помочь ей — жабеныш уже тащил меня из кустов, выворачивая руку, и я вопил от боли.

На мой вопль выскочила госпожа Яйблочко.

Она возмущенно заверещала:

— Как ты смеешь! Это не твой любимец! Сейчас же перестань мучить Тимошку!

А жабеныш, не отпуская меня, верещал в ответ:

— А вы посмотрите, вы посмотрите, чем он в кустах занимался! Она у нас еще девочка, она еще невинная, насильник проклятый! Ты от меня живым не уйдешь.

Он наступил мне на живот, и я понял, что еще мгновение, и я погибну

— видно, это почувствовала и моя Яйблочко. И несмотря на пресловутую сдержанность и рассудочность спонсоров, мысль о возможной потере любимца настолько ее разгневала, что она кинулась на жабеныша и принялась безжалостно молотить его зелеными чешуйчатыми лапами. Тот сопротивлялся, но был всего детенышем, да еще детенышем, посмевшим на чужой территории драться с хозяйкой дома, — так что я был спасен, и через несколько минут, подвывающий от боли и унижения, наш сосед удалился в свой садик и принялся оттуда ворчать:

— Где эта мерзавка, где эта тварь развратная? Я ей покажу… Мамаааа, меня госпожа Яйблочко избила…

— Вот видишь, — сказала моя спонсорша, помогая мне подняться и дойти до дома, чего без ее помощи я бы совершить никак не смог. — Мы были совершенно правы: если тебе не сделать операцию, то ты и дальше будешь попадать в неприятные истории. И не надо отворачиваться и плакать, не надо слезок, мой дорогой. Это так быстро и под наркозом. Ты проснешься счастливым, а я тебе испеку пирожок. Ты давно просил у меня пирожок с капустой.