– Кем приходишься Федьке? – строго спросил Ванька, перехватив главную роль у Акима.

– Жена я его… А он в доме, щас разбужу, коли сам ешо не встал… Соколики, милые, да по какому ж такому государеву делу велено его доставить? – стала причитать и заискивать уже немолодая женщина.

– По тому, какое известно господину особому обыщику из Москвы! Тебе не надобно того знать! – отрезал Ванька. – Давай мужа сюда! Некогда нам ждать его!

– Может в дом войдете? – предложила перепуганная баба.

– Нет! Пущай сам сигает сюды!

Баба побежала в дом переваливаясь с ноги на ногу словно утка. Ей уже было лет за пятьдесят, она явно снесла множество детей, и ее фигура была схожа с этой водоплавающей птицей.

– Может в дом войдем? – спросил Никонор, поведя от утренного морозца плечами.

– Не велено…

– Зябко, взмерз я что-то, - вздохнул Никонор.
– А покаместь Федька одевается погрелись бы…

– Нет, Котов наказал в дома не входить, и смотреть чтоб никто не скрылся. Посмотри лучше нет ли возможности тайно скрыться. Обойди дом, - приказал Чернобров Акиму. Тот послушно пошел в другую сторону от будок с цепными псами, которые уже только рычали, бесноваться сил уже не было. И вскоре он вернулся.

– Нет, там нету второго ходу. Токмо здеся…

Стрельцы подождали еще немного и после окрика Никонора на крыльце появился невысокого роста мужичок. Одет он был под стать своему дому. Добротно и зажиточно. Хоть еще зима не пришла, но он был в овчинном тулупе, на ногах его Ванька заметил дорогие сапоги, такие он бы надевал исключительно по праздникам. На голове Федьки Косого красовалась шапка, которую тот моментально снял, заприметив стоящих во дворе стрельцов. Он тоже был напуган, как и его баба. Еще бы в такое время и по «государеву слову и делу», да с нарядом стрельцов! Ничего путного это не предвещало. Хотя он пытался вспомнить, когда и кому он кричал «слово и дело», но на ум ничего не приходило. Нет, не помнил он, да и точно мог сказать, что не кричал. От этого его еще больше проняла дрожь. Идти к обыщику, да по делу, о котором совсем ничего не знаешь, это ли не страшнее всего. И пытать будут, а как сказывать коли не ведомо?

– Братцы, - испугано промямлил Феодор, - в чем моя вина? Ведь не ведомо мне о слове и деле государевом…

– А нам тем паче! Сказано ступай с нами, знамо ступай! – отрезал Аким.

– Ну помилуйте, не губите меня и свои души! – уже взмолился Косой. Он, конечно, понимал, что никто его не отпустит, но решил предстать перед стрельцами в благостном свете.

– Чего еще удумал?! – возмутился Никонор. – Эт чтоб мы пошли супротив воли государя?! Ты что ж думаешь, что нам своя жизнь не дорога?

– Братцы, но нет ни в чем моей вины! Не давал я никаких изветов!

– Ладно, поди обыщик разберется! Ступай с нами.

– Феденька! – жена Косого бросилась на шею мужу и зарыдала.

– Будя! Поди не на казнь ведем! – немного смягчился Ванька. Там разберутся, невинные души не погубят, не душегубы.

Он не грубо, а даже с каким-то жалостливым чувством отстранил бабу от Федьки.

Стрельцы окружили посадского человечка и вчетвером вышли на улицу. В воротах осталась стоять Федькина баба, которая долго смотрела им вслед и не переставая крестила своего мужа, надеясь, что господь убережет его и не даст свершиться несправедливости и бесчинству.

Уже окончательно рассвело. Лужи блестели льдом, грязь, всегда присутствующая на улицах слободки, за ночь подмерзла и уже не пачкала сапоги стрельцов. Дома и их хозяева стали просыпаться, из труб многих изб потянулись дымные хвосты. Петухи, перестав надрываться, охрипли и, увидев проснувшихся людей, стали вяло топтать кур, а те, бегая по дворам в поисках червяков, кудахтали равнодушно и привычно. Проходя мимо ворот домов, стрельцы иногда слышали рычание собак и ржание лошадей. Жизнь возвращалась в слободку, несмотря на назревающую смуту и крамолу, на лазутчиков, всюду рыскающих в поисках предателей и злопыхателей, скрытых врагов государя и его верных слуг, воевод, да бояр. Идя по улице и вдыхая разные запахи мирной жизни: дыма очагов, навоза, птичьего помета, Ванька даже подумал, что не было никакой ночной баталии и не было никаких ляхов и смутьянов. Не хотелось ему верить в худшее в это морозное осеннее утро, такое обычное, привычное, даже больше – такое обыденное.

Проходя мимо своего дома, Чернобров поднял глаза к оконцам и различил в одном из них, как ему показалось лицо Пелагеи. Но это ему скорее показалось, чем могло быть в действительности. Он знал, что Пелагея в это время занималась Васькой, кормила его, ласкала, мыла в корыте. А потом тот цепляясь за ее пальцы старался делать свои первые шаги. Молодому отцу шипко сильно захотелось забежать домой и вновь обнять жену, да поцеловать сына, но это было уже невозможно.

До допросной избы они дошли в полном молчании. Федька Косой не причитал, не ныл и больше не просил стрельцов его отпустить, от только постоянно громко и тяжело вздыхал. По началу Ваньку эти вздохи выводили из себя, но вскоре он привык к ним и уже не обращал на них никакого внимания.

У избы их встретил Осип Носов. Он тоже с тремя товарищами привел к обыщику очередного изветчика, но чуток раньше Ваньки. Теперь он и еще два других стрельца стояли возле избы в ожидании новых распоряжений, поступающих от Захара Котова.

– Здорово, братцы! Что свободно в избе? – окрикнул их Аким.

– Не! Только что нашего им привели…

– А нам что ж делать?

– А ты у Захара спрошай.

Ванька оставил двух товарищей сторожить Федьку, а сам зашел в избу. Там московский человек разговаривал с хиленьким человечком. Он не увидал лица того, поскольку тот стоял к двери спиной. На нем из одежды была только длинная рубаха, да портки.