– Ладно, будет с тебя, Федька! Вижу правду сказывал, - удовлетворенно произнес Тимофей Романцев.

– Правду, правду, батюшка… - всхлипывая и отплевывая слезы, слюну и пот, залепетал Федька.

– Ну, а коли так освободи его Фрол! Да отведите его покамест в камеру. Пущай отлежится.

Федьку сняли с дыбы, развязали руки и качающегося от нервного напряжения, страха и боли, вывели из пыточной камеры.

– Все записал, как надлежит? – спросил Романцев у писаря.

– Все батюшка. Трижды отметил.

– Вот и хорошо. Кто у нас там следующий? – спросил обыщик у губного старосты Филиппа Кривоноса.

– Так не устал ли ты батюшка? Пора и оттрапезничать. Нонче трудился много, может отдохнуть маленько? – заискивающе пропел староста, которому не то, чтобы не по душе было пыточное занятие, а просто хотел он выйти на морозец и вздохнуть полной грудью свежего русского воздуха, устал он от копоти факелов и смрада потеющих тел. Раньше, до нынешнего дела, пытал он по одному, не усердствуя шипко, как это делал нынче московский обыщик, допрашивая по три-четыре человека за день. Впрочем, и не было у него таких важных государевых дел и стольких пытуемых.

– Не трапезничать сюды послал меня государь! – устало выдохнул Романцев, хотя он и в самом деле проголодался. – Дел невпроворт!

– Так, батюшка, без хлеба насущного и государю служить недюже, - не настойчиво и немного заискивающе продолжил губной староста.

– Кто у нас еще нонче? – раздумывая над предложением старосты спросил Романцев.

– Эээ… - Филипп посмотрел в книгу. – Стрелец Калина Петров сын Копылов, что пойман при бегстве из Тулы, когда за ним приходили воеводины люди.

– Тот, что набрехал с три короба?

– Точно, батюшка…

– Хммм… - Романцев в задумчивости почесал волосы на голове. – Ладно с ним покончим и на этом нонче конец. Распорядись, чтоб вели сюды Калину Петрова сына.

Заплечные мастера Фрола удалились исполнять указание московского обыщика. Тимофей Романцев устало потянулся и услышал, как бурлит его чрево. Только сейчас он понял, что на самом деле был голоден. После короткого сна он выпил молока и съел пирог, на большее у него нашлось ни времени, ни желания. А вот только сейчас он пожалел об этом. На расспросах он завсегда забывал о чувстве голода. Процесс пыток его поглощал полностью. Нет, он не испытывал от него никакого удовольствия, скорее наоборот, пытки вызывали в нем некое отвращение и порой даже жалость к пытуемому, но они, пытки, были не отделимой частью его обязанностей, как особого обыщика, государь, уложения, правда требовали их применять. Иногда, Романцев заканчивал расспрос на дыбе сразу же после виса, иногда после первого удара кнутом, редко – после встряски и уж совсем редко он применял к пытуемому все другие известные меры физического воздействия. Этими несчастными, а по мнению Тимофея нелюдями завсегда оказывались душегубы и разбойники, кто не ценил человеческую жизнь ни в грош, кто спокойно лишал жизни невинных путников, купцов, мещан и крестьян. Много таких водилось в Московии. Вот их и искоренял по мере своих сил Тимофей Романцев. Все остальные преступники могли вызвать в его сердце уважение, даже некое понимание и уж точно жалость.

– Филипп Николаевич, - зараз расспросим и ныне конец трудам, - обратился Романцев к губному старосте. Тем самым он намекал, что усердствовать не стоит при расспросе.

– Буде по-твоему, Тимофей Андреич. Но этот как раз из строптивых, зело запираться буде.

– Поглядим…

В комнату заплечные мастера ввели крепкого мужчину выше пояса голого, а ниже - в портках исподних, босого и связанного, видать только что с осмотру. Тимофей с интересом стал рассматривать человека коему предстояло пережить ряд мук телесных и столько же душевных, но уверенного и пока ешо не подавленного и не растерзанного. Росту стрелец был высокого, но в его теле поражал не он, а косая сажень в плечах, крепкие мускулистые руки и такая же сильная, словно бычья шея. Жилы на ней и вены вздулись, выпирая синим цветом. Голова Калины была столь же крупная, соответственно его богатырскому телу. Волосы в крупные кудри, черные и остриженные так, что прикрывали уши. На груди мужчины висел маленький серебряный крестик.

– Ну, как твое имя и кто ты есть? – начал расспрос Романцев.

– Имя мое Калина Петров сын Копылов, - ответствовал храбро мужчина.

– Чем занимаешься из коих ты?

– Я свободный, служу стрельцом вот уж как два году.

– Чем занимался досель?

– Торговым делом…

– Чем торговал?

– Заморскими тканями, что скупал у купцов фрязевских.

– А отчего ж пошел в стрельцы?

– Разорил меня наш воевода! Обложил данью словно татарин, приходили от него люди и каждый раз требовали мзду за торговлю спокойную…

– Буде тебе врать! – остановил его обыщик.

– Коль считаешь, что вру, то зачем спрашать по новой?

– Правды хочу! Смотри впереди тебя ждет пытка жестокая, так что если хочешь избежать участи быть сломанным, говорю токо правду!

– Так я и говорю правду, господин обыщик!

– Кто поджог склады Федоровские?

– То неведомо мне!

– Что слыхал об энтом?

– Так токо то, что все гутарють! Будто ляхи подожгли…

– Знаш кто помогал?

– Нет, не ведаю…

– Ладно! Сказывай, зачем подался к боярскому сыну Акине Шеину?

– Не знаком я с ним! Навет это, господин обыщик! Пусть в лицо мне скажет это тот, кто оклеветал меня!

– И это мы устроим, но сначала повтори все на дыбе… Фрол! – Тимофей посмотрел на мастера пыточных дел, - приступай!

Палач поклонился и, улыбаясь широкой улыбкой, подошел к Калине.

– Крест с него сымай! – приказал Тимофей Фролу.

– Господи, батюшка, оставь крест! Ради господа! Пусть бог мене поможет стерпеть муки нечеловеческие! Поимей милосердия господин хороший! – взмолился Калина, когда к нему подошел Фрол, выполняя приказ обыщика.