– На костре тебя погреют, когда пытать будут, - криво усмехнулся сопровождающий Евдокима.

– Не. На костре не хочу, а вот возле печки не откажусь, да еще бы хотел, чтоб и накормили, а то с вечера ничего не ел!

– Я смотрю ты либо глуп, либо храбр, - сказал громила, удивляясь спокойствию Евдокима. – Как кличут-то тебя?

– Ивашкой, Зверевым…

– По душе мне твое спокойствие, Ивашка. Тут давеча одного словили лазутчика, так он и слезы лил и мольбы кричал, ничего ему, вестимо не помогло, но и не жалко было такого. Тебя мне будет жалко…

– Меня ты не жалей, о себе подумай!

Верзила не успел ответить, потому что ворота вновь отворились и тот же белобрысый пропустил их во двор дома. Они вошли и тот кивнул головой в сторону крыльца дома.

– Акиня Петрович ждет в доме. Идем за мной.

Вслед за белобрысым они прошли в дом, там он обыскал Евдокима и отобрал у него его пистоли, что прятались под кафтаном и саблю, висевшую в ножнах. Потом он провел их в комнату, где сидел сам боярский сын, а с ним еще какой-то человек. То был Адам Кисель, но Евдоким его видел впервые и не знал его имени.

– Ну, кто ты есть таков? – строго спросил Акиня, восседавший во главе стола, внимательно вперившись в Рогожина, после того, как верзила, сопровождавший его, по кивку головы ушел и оставил их одних.

– Батюшка Акиня Петрович, я стрелецкий десятник Зверев Иван. Пришел к тебе чтоб бить челом на воеводу и просить взять меня и мою десятку в свое войско.

– Пошто так?

– Нет мочи служить вору! Аки паук опутал воевода Морозов весь уезд и кровь пьет не только из простого народу. Нет и нам никакого продыху. Землю дает только своим людишкам, тем, что помогают казну разворовывать. Поборами вводит и нас, верных государевых слуг в нужду беспросветную.

– Так, а что от меня ожидаешь?

– Слух ходит, что собираешь скоп идти на воеводу. Вот я со товарищами готов подсобить делу твоему, вспомним времена Болотникова.

– А не врешь, Иван Зверев? Сказывают люди, что ты не тот, за кого выдаешь себя.

– Врут люди! Да и кто мог сказывать, ежели нет среди твоего войску человека, что знает меня?

– А пошто ты знаешь, что нет такого человека?

– Так нет у меня товарищей акромя стрельцов тульских, да белогородских, да воронежских, а ведомо мне, что никто из стрелецкого приказу не перешел покамест к тебе. А нет у меня знакомцев других поскольку недавно оказался я в тульском приказе, возвратился недавно из службы в Белом городе, куда отправляли меня из Воронежу.

– Да славно сказываешь… А что ежели не я с тобой беседу поведу, а человек другой, охочий до таких разговоров? Готов ты повторить ему все?

– Готов, батюшка! – Рогожин яростно трижды осенил себя крестом. – Вот те крест, что не вру я тебе! И тоже повторю твоему душегубу!

– Добре, устроим тебе беседу. А покамест скажи, что ты готов сделать? До какого конца готов дойти? Чем окажешь помощь?

– Могу привести свою десятку, люди все проверенные и такой же нелюбви к воеводе. Больше не знаю приведу ли, многие стрельцы не готовы идтить супротив воли воеводы, пока не увидят большой скоп.

– Оружие достанешь? – спросил Адам, доселе молча слушавший беседу Акини и Рогожина.

– Токмо свое и сотоварищей. Десять пищалей, десять сабель и бердышей, да вот пару пистолей, своих личных, что ваш привратник забрал ужо у меня, - посетовал Евдоким.

– Ну будет сетовать об пистолях! Уже не разумел ты, что сможешь пройти ко мне с оружием? – улыбнулся Акиня. – Я не страшусь врагов, но для дела мне стоит оберегаться лазутчиков воеводских, коих он много подсылает ко мне. Не за себя опасаюсь, за дело, что во главе стою, за людей, кои верят мне и вручают свои жизни. А покамест я не могу знать кто ты на самом деле, а посему берегусь. Вот будет доверие вернут тебе твои пистоли, да во главе сотни поставлю головой! Нонче же ступай к казакам в соседнюю избу, пущай тебя покормят, да спать уложат, апосля ешо потолкуем. Тарас!

Крикнул Акиня и моментально в комнате появился казак-украинец. Он поклонился боярскому сыну.

– Що изволишь, Акиня Петрович?

– Сведи молодца в вашу казацку хату. Пущай его накормят и дадут отдохнуть маленько с дороги.

– Слухаюсь, - опять поклонился казак и повернулся к Рогожину.
– Ну чув? Що стоїш як бовдур? Підемо! Пересувай ноги!

Когда Акиня Петрович остался наедине с Адамом Киселем, тот встал и стал ходить по комнате, потом он в задумчивости произнес,

– Что ты разумеешь об этом стрельце?

– Об Иване Звереве?

– Да, об нем…

– Убежден, что он никакой ни Иван Зверев и даже не стрелец. Разумею, что лазутчик воеводский, посланный разузнать об нашем войске и в скором времени сбежит, не попрощавшись, - уверенно ответил Акиня.

– Отчего отпустил сего ворога? – удивился Адам.

– А оттого, что покамест не придумал, как поступить. То ли прилюдно на кол садить, то ли отпущать надобно…

– Отпущать!? – не поверил услышанному поляк.

– Да. Разумею я, что воеводе страшно треба правда о наших силах. Раз не единожды отсылает он сюды своих людишек. Вот поверили мы Ивашке, и он побег к воеводе докладать. Что он ему скажет? А скажет он ему, что войско наше немногочисленно, и вооружено кое-как, и что нас можно задушить одним только стрелецким полком. Как рассудит воевода? Поверит и маленько успокоится. Направит стрельцов в Петровскую слободку и тут нас всех и побьют, по его умыслу. А что будет, коли мы не отпустим этого лазутчика? Посадим на кол, чтоб другим неповадно было. Поразмыслит боярин Морозов, обдумает все и решит, что не так просто нас взять. Соберет он войско поболе, может и в Москву челом побьет, чтоб государь подмог ему силами военными. И придет за нами с силами в трое превосходящими, а то в десятеро. Вот тогда мы и не смогем с ним совладать…