За спиной после некоторой паузы затопали сапоги. Нагоняют.

– Спокойней, товарищи, живой он нужен, - не оглядываясь, предупредила шпионка.

– Но прикладом я ему врежу, - посулил самокатчик.
– Пашке-то легкое они насквозь просадили.

– Прикладом можно, но осторожно, - согласилась Катрин, хватаясь за сырую стену кирхи.
– Главное, самим не наскочить. Шпалер у гада наверняка имеется...

За углом ни гада, ни шпалера не обнаружилось. Пустой проход вдоль церковной стены, дальше маячат звенья чугунной ограды...

– В церкву юркнул!
– сообразил самокатчик, указывая винтовочным стволом на близкую боковую дверь.

– Входим спокойно, вежливо, мы с религией не воюем, - напомнила Катрин.

– Что ж мы вообще без понятия?
– обиделся второй самокатчик, отцепляя от ремня бутылочную гранату.
– Но если заперлись, пускай пеняют на себя.

Разрушительные средства не понадобились. От толчка приклада массивная дверь распахнулась. Катрин, поправляя окончательно переставшую быть удобной каску, запрыгнула внутрь. Бойцы ввалились следом...

Пахло религией, теплом, воском, мирной Европой. Навстречу выступил человек глубоко церковного облика, мягко вопросил:

– Куда же вы с ружьями в дом божий? Разве так можно?

– Отойди, поп!
– потребовал самокатчик, нервно сжимая бомбу.
– Где шпион?!

– Перед ликом божьим все мы люди...

Катрин прихватила служителя культа за форменный воротничок, дабы опереться, а заодно и прижать гражданина-лютеранина к стене. От души тряхнула и сунула ствол маузера под нос:

– На хрен теологическую дискуссию. Где преступник?

Придушенный священник не очень определенно, но указующе махнул рукой.

– Обходим с разных сторон, - Катрин заскакала между скамьями, самокатчики двинулись по боковым проходам. Было темновато, нависали фланговые нефы-балконы, казалось, оттуда вот-вот начнут долбить пулями. Подняться наверх раненый вряд ли успел, но если кто-то тут еще засел...

Шедший слева стрелок шарахнулся, вскидывая винтовку:

– Тьфу, черт! Вот он, зараза, затаился меж лавками.

– Притворяется?
– второй самокатчик поспешил на помощь, Катрин двинулась через ряды.

– Да вроде не особо, - стрелок не опускал винтовку.
– Никак помер.

Катрин упала на скамью, нагнулась в потемках, попыталась нащупать пульс - от лежащего пахло кровью, остывающим потом и порохом. Пульса не было.

– Что ж так неудачно, - пробормотала шпионка.
– Хлопцы, сдвиньте его в проход. Может, все-таки жив?

Кирха наполнилась шумом шагов и громкими разговорами - прибыли основные силы преследователей.

Катрин морщилась и боролась с ремнем шлема - ослабляться он не желал, собственно, это ремень ухо и разодрал.

– Товарищ Мезина, ты сама-то как?
– на скамью бухнулся запыхавшийся прапорщик

– Еще прыгаю...

Зажигались лампы под потолком, возился взводной фельдшер над лежащим телом, перекликались обыскивающие церковные углы, бойцы.

...- Садит в упор, гадюка, - рассказывал самокатчик опоздавшим.
– Пашке бок зацепило, товарищу-бабе-комиссару в шлем щелкнуло, ну, думаю, сейчас и мне врежет. И главное, затвор как назло заело, досылаю, досылаю, а оно никак...

Катрин пощупала царапину на боку шлема.

– По касательной, иначе бы пробило, - мрачно сказал Москаленко.
– Повезло.

– Это да. Итоги у нас какие?

– Неутешительные. Округа стоит на ушах, у нас трое легкораненых, один тяжелый. Из добычи: четыре трупа, винтовка с оптикой, пистоли, всякая мелочь. Документов у покойников не найдено.

– Товарищ прапорщик, - окликнул склонившийся над трупом фельдшер, - у этого тоже... того...

– Понятно, - Москаленко вздохнул и достал папиросы.

– Церковь все-таки, не дыми, - попросила Катрин.
– А что у покойного "тоже того"?

– Наколотые они все. Похоже, из уголовников. Сибирские, наверное. Я таких татуировок сроду не видел, - признался прапорщик.

Катрин ухватилась за скамью, встала. Если двигаться бережно, нога вела себя прилично. Шпионка дохромала до тела.

Бушлат покойника был распахнут, теплую рубашку и нижнее шерстяное белье фельдшер разрезал. Широкая грудь мертвеца пестрела сплошным узором татуировки: ломаные геометрические линии замысловато переплетались со спиралями, окружностями и треугольниками. Ничего общего с блатными зековскими темами или кокетливыми татушками начала следующего века наколки не имели. Скорее, нечто ритуальное, служащее панцирем-оберегом.